Я живу в этом теле

– Я с тобой, – ответил я непроизвольно.

– Правда? – спросил он с недоверием.

– Точно, – пообещал я. – Жди, я за тобой заеду.

Положил трубку, сам не понимая, почему у меня вырвалось такое. С родителями я ссорился с детства. Но ссорятся многие, однако при нынешней рождаемости потомственные москвичи в лучшем положении: со стороны дедушек и бабушек остаются квартиры. Мне досталась неплохая квартира, сам бы на такую ни в жисть не заработал, переехал сразу же по достижении паспортного возраста, с родителями почти не общался, обиды еще свежи, раны кровоточат, себя воспитывайте, без вас проживу…

И жил, почти не общаясь, разве что холодновато-отчужденно. За все время лишь однажды посетил мать в больнице: на службе заели упреками, да вот побывал с отцом на кладбище.

Отец уже ждал меня у подъезда своего дома. Еще больше сгорбившийся, с унылым вытянутым лицом. В руке старая авоська, полузабытое в век пластиковых пакетов приспособление для переноски продуктов. Из крупных ячеек выглядывают румяные бока сочных яблок.

Я вскинул брови, он сказал виновато:

– Все забываю… Ей пока нельзя. С другой стороны, а вдруг?

– Все может случиться, – утешил я.

Его плечи опустились, я запоздало понял, что мои слова можно истолковать и по-другому.

Еще на входе в больницу я ощутил недобрый запах, от которого зашевелились волосы на затылке. Отец съежился, так и пошли через просторный вестибюль. Навстречу провели под руки старушку, с одной стороны поддерживала дюжая медсестра, с другой – хрупкая девчушка. У девушки глаза заплаканные, красные, нос распух.

В большом зале дежурная встретила отца кивком, его узнают, он отметился, что-то подписал, нам выдали белые халаты, старые и с желтыми пятнами.

Отец сказал с надеждой:

– Она все еще в палате для общих.

– Да-да, – сказал я поспешно, ибо это он ожидал услышать, – хороший признак. Хороший.

Лестница на второй этаж вела широкая, ступеньки странно укороченные, и когда мы поднимались, ступая сразу через две, запах все усиливался, тяжелый и тошнотворный, угнетал, обволакивал чувством страха и безнадежности.

На этаже по широкому коридору прошла только одна женщина в белом халате, оглянулась. Затем она неуловимо быстро исчезла, словно растворилась, еще не дойдя до угла.

– Вот ее палата, – сказал отец. Поймав мой взгляд, пояснил торопливо: – Ее перевели сюда. Я доплатил… Здесь одиночная палата. Без удобств, но одиночная.

Голова моя кружилась от этого тяжелого запаха. Отец толкнул дверь, не постучав, я шагнул, и тут зловещий запах обрушился с такой силой, что я почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а желудок начал подниматься к горлу.

В крохотной комнате кровать с простой железной спинкой. На ней под шлангами, проводами и прозрачными трубками утопает в подушках старая женщина. Подушки не очень чистые, с такими же пятнами, как и на наших халатах, ветхое одеяло натянуто до подбородка, дряблого и темного, как старая печеная картофелина. Все лицо настолько желтое, ссохшееся, в глубоких морщинах, что я принял бы за мертвую, но аппаратура тихо шелестит, на крохотном мониторе бегут извилистые линии, что, как я понимаю, означает жизнь.

Нижняя часть лица спрятана под раструбом. Тот широким шлангом уходит наверх, там на металлических кронштейнах прозрачные бутыли с жидкостями цвета мочи и желчи, от них трубки уходят к ней под одеяло.

Подле постели тумбочка и один стул. Отец присел осторожно, глаза его с любовью и надеждой обшаривали ее сморщенное лицо.

– Здравствуй, дорогая, – сказал он тихо. – На этот раз мы пришли с сыном. Я уверен, ты начинаешь выздоравливать. Я встретил твоего врача в коридоре, он сказал, что ты идешь на поправку… И выглядишь лучше. Просто помолодела, а складки со лба ушли вовсе… Молодец. Ни о чем не думай, просто отдыхай, набирайся сил. Я люблю тебя, дорогая.

Ее лицо было неподвижно. Вряд ли она слыхала его негромкий убеждающий голос, но отец, переводя дыхание, продолжал говорить, снова соврал про врача, на самом же деле мы добрались сюда без всяких расспросов, рассказал про погоду, какие смешные передачи идут по телевизору, какого забавного щенка купили соседи.

Голос его вздрагивал, глаза заблестели. Я видел, как из его правого глаза выкатилась слеза, побежала по дряблой щеке, оставляя блестящую дорожку. Он смахнул украдкой, хотя ее толстые веки с красными старческими прожилками опущены, она могла только слышать… если могла, и он мужественно продолжал: