Я живу в этом теле

Когда расслабился, мой организм некоторое время воспринимался огромной тяжелой массой, бесформенной и отвратительной. Я начал чувствовать, как непрерывно сокращается огромная мышца, усиленно засасывая и толкая дальше литры теплой крови, как подвигалась и легла поудобнее какая-то из кишок, как пыхтит и устраивается нечто толсто-скользкое, покрытое слизью, но важное, затем теплота наконец растеклась изнутри к конечностям, они потяжелели еще больше, раздвинулись в размерах настолько, что я перестал воспринимать их вовсе, как и тело…

Затем ощущение размылось, я лежал… а затем уже просто висел в темноте, невесомости, вокруг меня черный бескрайний космос… ни звезд, ни туманностей, только пустота, пустота, пустота.

Но мозг все еще работал, и я начал представлять, что я один в этой пустоте. Что ничего больше нет. Только я, а я – это ощущение. Без тела, глаз, слуха, обоняния. Только сам я.

Я завис в полной тьме, уже без тела, уже без верха, низа, в любую сторону тянулась пугающая бесконечность, а я один, всего лишь один. Так, наверное, чувствовал себя первобог, когда нет ни времени, ни пространства, нет ничего…

Но есть я, мелькнула мысль. Не мысль, скорее – ощущение. Так, наверное, чувствует себя мать. Она висит во тьме, не имея возможности поднять веки. Возможно, даже не чувствует их. Но огонек осознания трепещет, готовый погаснуть…

В страшной тьме я постарался расслабиться еще больше, попробовал пригасить огонек, еще и еще, и наконец вот я исчезаю, вот меня нет…

Острая судорога свела тело. Боль была острой и неожиданной. Сердце застучало часто, словно я уже пробежал пару верст, а оно только об этом вспомнило. В черепе застучали молотки. Грудь несколько раз сама по себе поднялась и схлопнулась, выталкивая застоявшийся воздух и нагнетая чистый, наполняя кислородом все насмерть перепуганное тело.

Я жив! Я еще жив – стучало в голове, в мозгу, билось во всем теле, судорожно и взахлеб уверяло меня, а внизу оставался страшный ужас небытия, которого я почти коснулся, который увидел, хоть издали, но увидел!

Я вынырнул в мир, как выныривает ныряльщик, что забрался в темные глубины чересчур, а потом на последних каплях воздуха, уже с замутненным сознанием, с шумом и плеском, почти не веря в спасение, выскочил в живой мир.

Но разве это – небытие? Я пытаюсь всего лишь вообразить себя. Просто себя. Без разумоносителя!

Лена привезла с дачи два огромных пакета с яблоками из нашего сада. Мелкие, гадкие, твердые, на полках любого магазина такие за рупь кучка. Даже мой разумоноситель никогда не мог понять этого стремления иметь «свои», но Лена верещала от счастья, радовалась, и замороженные губы разумоносителя наконец раздвинулись в ответной улыбке.

Даже я невольно залюбовался, а она все хохотала, запрокидывая хорошенькую кудрявую голову. Ее кожа была чистой, тронутой легким загаром, и белые ровные зубы блестели особенно ярко. Она знала, что очень хорошенькая, знала и то, что выглядит особенно хорошо, когда весело смеется, хохочет во весь хорошенький ротик, и смеялась задорно и жизнерадостно…

Но в уголках ее глаз уже наметились морщинки, которых не было в прошлом году. В уголке правого глаза их две, слева пока одна. Они начали появляться с полгода тому, но только в часы сильной усталости, недосыпа, потом исчезали, ее личико снова было по-девичьи юным и чистым. Вся она, как свежее молодое яблочко, тугое и налитое жизнью, но недавно я стал замечать, что эти крохотные морщинки уже закрепились, а в часы усталости становились только глубже, резче, длиннее…

Она внезапно оборвала смех, спросила с удивлением:

– Ты чего так смотришь?.. Что-то случилось?

– Дорогая, – сказал я внезапно перехваченным горлом, – я люблю тебя.

Ее глаза распахнулись во всю ширь, она даже попыталась отодвинуться, когда я притянул ее к себе, обнял. Она замерла, как пугливая птичка, в моих руках. Я чувствовал, как часто-часто бьется ее сердечко. Потом она подняла голову, я увидел тревогу в ее чистых глазах.

– Скажи, что случилось?

– Просто я люблю тебя…

– Но ты никогда таким не был!

– Все мы меняемся, – прошептал я. – Нет, не все, конечно… Ты мое сокровище. Ты мое чудо. Ты мое лучшее на свете…

Она уперлась кулачками мне в грудь, чуть отодвинулась. В ее глазах недоумение быстро сменялось страхом. Щеки слегка побледнели.

– Говори, – потребовала она настойчиво. – Я готова услышать самое ужасное. Говори.