ОНО

Фогарти стоял поблизости и орал на Генри уже минуты две, а другие больные оставались на своих местах, держа в руках мотыги, напоминавшие комические фаллосы и делали вид, что происходящее их совсем не интересует. Их лица были почти, да, почти задумчивыми, словно они понимали, что это все часть той тайны, которая забросила их сюда, что неожиданный приступ Генри Бауэрса в Западном саду – не просто приступ, а нечто большее. Фогарти устал кричать и залепил Генри 25-центовыми монетами. Генри сполз на землю, как тонна кирпичей, а голос клоуна преследовал его, когда он летел в этот темный водоворот, и снова и снова монотонно повторял: Убей их всех. Генри, убей их всех, убей их всех, убей их всех!

2

Генри Бауэре проснулся и теперь лежал с открытыми глазами. Луна ушла за горизонт и он почувствовал к ней за это огромную благодарность. Ночью луна казалась менее призрачной, настоящей, но если бы он сейчас увидел отвратительное лицо клоуна на небе, плывущее над холмами, полями, лесами, то он знал, что умер бы от ужаса.

Ровно в 2.04 утра 30 мая его ночник перегорел опять. У него вырвался лишь легкий стон – не более. Вечером у дверей Голубой палаты дежурил Кунц – худший из всех. Он был даже хуже Фогарти, после удара которого Генри едва мог ворочать головой.

В ту ночь он не услышал никаких голосов с луны.

В ту ночь он услышал их из-под кровати.

Генри моментально узнал этот голос. Это был Виктор Крисе, которому где-то под Дерри оторвало голову 27 лет назад. Ее оторвало какое-то чудовище-Франкенштейн. Генри видел, как все произошло и как потом чудовище повернулось, и он ощутил на себе взгляд его водянистых желтых глаз. Да, чудовище-Франкенштейн убило Виктора, а потом Белча, и вот Вик снова здесь, словно призрачный повторный показ черно-белой программы в стиле пятидесятых, когда Президент был лысым, а у «Бьюиков» были круглые окна.

И теперь, после всего что случилось, услышав этот голос, Генри обнаружил, что совершенно не взволнован и нисколько не напуган. Он даже успокоился.

– Генри, – сказал Виктор.

– Вик! – вскрикнул Генри. – Что ты там делаешь? Бенни Белью всхрапнул и забормотал во сне. Размеренные звуки швейной машинки, издаваемые носом Джимми, на мгновение прекратились на выдохе. В холле Кунц убавил громкость небольшого телевизора марки «Сони» и Генри мысленно представил его: голова по-петушиному наклонена в одну сторону, одна рука – на регуляторе громкости, пальцы другой трогают цилиндр с белыми круглыми 25-центовыми монетами, оттягивающий его правый карман.

– Тебе не надо громко разговаривать, Генри, – сказал Вик. – Я могу слышать даже твои мысли. А они меня не могут слышать.

– Что тебе надо, Вик? – спросил Генри.

Вик долго не отвечал. Генри уже подумал, что Вик ушел. За дверью Кунц снова прибавил громкость телевизора. Затем под кроватью кто-то заскребся, пружины слабо взвизгнули, и легкая тень выскочила из-под кровати Генри. Вик посмотрел на него снизу вверх и улыбнулся. Генри с трудом улыбнулся в ответ. Вик был немного похож на того чудовищного Франкенштейна. Шею пересекал шрам, напоминающий след от удавки. Генри подумал, что, может быть, это от того, что Вику пришили голову на прежнее место. Глаза были нечеловеческого серо-зеленого цвета, а белки, казалось, плавали в водянистом вязком веществе.

Вику по-прежнему было двенадцать лет.

– Я хочу того же, что и ты, – сказал Вик. – Я хочу отплатить им.

– Отплатить, – задумчиво сказал Генри Бауэре.

– Но для этого тебе надо выбраться отсюда, – сказал Вик. – Тебе надо вернуться в Дерри. Ты нужен мне. Генри. Ты нужен всем нам.

– Они не могут сделать тебе ничего плохого, – сказал Генри, понимая, что он разговаривает с чем-то большим, чем просто Вик.

– Они не могут сделать мне ничего плохого, если они в меня не верят, – сказал он. – Но здесь кое-кто мне внушает беспокойство, Генри. Мы не думали, что они снова смогут отбиться от нас, но тем не менее это случилось. Толстяк ушел от тебя в Барренсе. Толстяк, остряк и девка улизнули от нас, когда мы пошли за ними после кино. И тогда, когда они спасли ниггера...

– Не надо об этом! -закричал Генри на Вика, и на мгновение его голос стал таким же властным, как когда он был их лидером. Но он сразу съежился, испугавшись, что Вик обидится на него; конечно, с тех пор, как Вик стал призраком, он имел полное право делать, что хотел. Но Вик только улыбнулся.