Чапаев и Пустота

– Как вы? – спросил Брюсов. – Что-нибудь новое написали?

– Не до этого сейчас, Валерий Яковлевич, – сказал я.

– Да, – задумчиво сказал Брюсов, шныряя быстрыми глазами по моей кожанке и маузеру, – это так. Это верно. Я вот тоже… А я ведь и не знал, Петя, что вы из наших. Всегда ценил ваши стихи, особенно первый ваш сборничек, «Стихи Капитана Лебядкина». Ну и, конечно, «Песни царства „Я“». Но ведь и вообразить было нельзя… Все у вас какие-то лошади, императоры, Китай этот…

– Conspiration, Валерий Яковлевич, – сказал я. – Хоть слово это дико…

– Понимаю, – сказал Брюсов, – теперь понимаю. Хотя всегда, уверяю вас, что-то похожее чувствовал. А вы изменились, Петя. Стали такой стремительный… глаза сверкают… Кстати, вы «Двенадцать» Блока успели прочесть?

– Видел, – сказал я.

– И что думаете?

– Я не вполне понимаю символику финала, – сказал я, – почему перед красногвардейским патрулем идет Христос? Уж не хочет ли Блок распять революцию?

– Да-да, – быстро сказал Брюсов, – вот и мы с Алешей только что об этом говорили.

Услышав свое имя, Толстой открыл глаза, поднял свою чашку, но она была пуста. Нашарив на столе свисток, он поднес его к губам, но вместо того чтобы свистнуть, опять уронил голову.

– Я слышал, – сказал я, – что он поменял конец. Теперь перед патрулем идет матрос.

Брюсов секунду соображал, а потом его глаза вспыхнули.

– Да, – сказал он, – это вернее. Это точнее. А Христос идет сзади! Он невидим и идет сзади, влача свой покосившийся крест сквозь снежные вихри!

– Да, – сказал я, – и в другую сторону.

– Вы полагаете?

– Я уверен, – сказал я и подумал, что Жербунов с Барболиным уже уснули за шторой. – Валерий Яковлевич, у меня к вам просьба. Не могли бы вы объявить, что сейчас с революционными стихами выступит поэт Фанерный?

– Фанерный? – переспросил Брюсов.

– Мой партийный псевдоним, – пояснил я.

– Да, да, – закивал Брюсов, – и как глубоко! С наслаждением послушаю сам.

– А вот этого не советую. Вам лучше сразу же уйти. Сейчас здесь стрельба начнется.

Брюсов побледнел и кивнул. Больше мы не сказали ни слова; когда пила стихла и фрачник надел свою туфлю, Брюсов встал и поднялся на эстраду.

– Сегодня, – сказал он, – мы уже говорили о новейшем искусстве. Сейчас эту тему продолжит поэт Фанерный (он не удержался и закатил глаза) – хмм… прошу не путать с тигром бумажным и солдатиком оловянным… хмм… поэт Фанерный, который выступит с революционными стихами. Прошу!

Он быстро спустился в зал, виновато улыбнулся мне, развел руками, подхватил слабо сопротивляющегося Толстого и поволок его к выходу; в этот момент он был похож на отставного учителя, тянущего за собой на поводке непослушного и глупого волкодава.

Я поднялся на эстраду. На ее краю стоял забытый бархатный табурет, что было очень кстати. Я поставил на него сапог и вгляделся в притихший зал. Все лица, которые я видел, как бы сливались в одно лицо, одновременно заискивающее и наглое, замершее в гримасе подобострастного самодовольства, – и это, без всяких сомнений, было лицо старухи-процентщицы, развоплощенной, но по-прежнему живой. Недалеко от эстрады сидел Иоанн Павлухин, длинноволосый урод с моноклем; рядом с ним жевала пирожок прыщавая толстуха с огромными красными бантами в пегих волосах – кажется, это и была комиссар театров мадам Малиновская. Как я ненавидел их всех в эту долгую секунду!

Я вынул из кобуры маузер, поднял его над головой, откашлялся и в своей прежней манере, без выражения глядя вперед и никак совершенно не интонируя, только делая короткие паузы между катернами, прочел стихотворение, которое написал на чекистском бланке:

Реввоенсонет

• Товарищи бойцы! Наша скорбь безмерна.
• Злодейски убит товарищ Фанерный.
• И вот уже нет у нас в ЧК
• Старейшего большевика.
• Дело было так. Он шел с допроса,
• и остановился зажечь папиросу,
• когда контрреволюционный офицер
• вынул пистолет и взял его на прицел.

• Товарищи! Раздался гулкий выстрел из маузера,
• и пуля ужалила товарища Фанерного в лоб.
• Он потянул было руку за пазуху,
• покачнулся, закрыл глаза и на землю – хлоп!

• Товарищи бойцы! Сплотим ряды, споем что-нибудь хором,
• И ответим белой сволочи революционным террором!

С этими словами я выстрелил в люстру, но не попал.