Чапаев и Пустота

– Прошу, – эхом повторил Жербунов, и мы выпили.

Брюсов сошел с эстрады и вернулся за свой столик. Двое людей в военной форме вынесли из-за кулис на эстраду громоздкую позолоченную лиру на подставке и табурет. Затем они принесли столик, поставили на него пузатую ликерную бутылку и две рюмки, прикрепили к кулисам куски картона со словами «Раскольниковъ» и «Мармеладовь» (я сразу решил, что мягкий знак на конце слова – не ошибка, а какой-то символ), а в центре повесили табличку с непонятным словом «йхвй», вписанным в синий пятиугольник. Разместив эти предметы, они исчезли. Из-за кулис вышла женщина в длинном хитоне, села за лиру и принялась неспешно перебирать струны. Так прошло несколько минут.

Затем на сцене появились четверо человек в длинных черных плащах. Каждый из них встал на одно колено и поднятой черной полой заслонил лицо от зала. Кто-то зааплодировал. На противоположных концах эстрады появились две фигуры на высоких котурнах, в длинных белых хламидах и греческих масках. Они стали медленно сходиться и остановились, немного не дойдя друг до друга. У одного из них в увитой розами петле под мышкой висел топор, и я понял, что это Раскольников. Собственно, понять можно было и без топора, потому что на кулисах напротив него висела табличка с фамилией. Актер, остановившийся у таблички «Мармеладовь», медленно поднял руку и нараспев заговорил:

• – Я – Мармеладов. Сказать по секрету,
• мне уже некуда больше идти.
• Долго ходил я по белому свету,
• но не увидел огней впереди.
• Я заключаю по вашему взгляду,
• что вам не чужд угнетенный народ.
• Может быть, выпьем? Налить вам?
• – Не надо.

Актер с топором отвечал так же распевно, но басом; заговорив, он поднял руку и вытянул ее в сторону Мармеладова, который, быстро налив себе рюмку и опрокинув ее в отверстие маски, продолжил:

• – Как вам угодно. За вас. Ну так вот,
• лик ваш исполнен таинственной славы,
• рот ваш красивый с улыбкой молчит,
• бледен ваш лоб и ладони кровавы.
• А у меня не осталось причин,
• чтоб за лица неподвижною кожей
• гордою силой цвела пустота
• и выходило на Бога похоже.
• Вы понимаете?
• – Думаю, да…

Меня пихнул локтем Жербунов.

– Чего скажешь? – тихо спросил он.

– Рано пока, – ответил я шепотом. – Дальше смотрим.

Жербунов уважительно кивнул. Мармеладов на сцене говорил:

• – Вот. А без этого – знаете сами.
• Каждое утро – как кровь на снегу.
• Как топором по затылку. Представить
• можете это, мой мальчик?
• – Могу.
• – В душу смотреть не имею желанья.
• Там темнота, как внутри сапога.
• Словно бы в узком холодном чулане –
• мертвые женщины. Страшно?
• – Ага. Что вы хотите? В чем цель разговора?
• – Прямо так сразу?
• – Валяйте скорей.
• – Может, сначала по рюмке ликера?
• – Вы надоедливы, как брадобрей.
• Я ухожу.
• – Милый мальчик, не злитесь.
• – Мне надоел наш слепой разговор.
• Может быть, вы наконец объяснитесь?
• Что вы хотите?
• – Продайте топор…

Я тем временем оглядывал зал. За круглыми столиками сидело по трое-четверо человек; публика была самая разношерстая, но больше всего было, как это всегда случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых блядей. За одним столиком с Брюсовым сидел заметно потолстевший с тех пор, как я его последний раз видел, Алексей Толстой с большим бантом вместо галстука. Казалось, наросший на нем жир был выкачан из скелетоподобного Брюсова. Вместе они выглядели жутко.

Я перевел глаза и заметил за одним из столиков странного человека в перехваченной ремнями черной гимнастерке, с закрученными вверх усами. Он был за столиком один, и вместо чайника перед ним стояла бутылка шампанского. Я решил, что это какой-то крупный большевистский начальник; не знаю, что показалось мне необычным в его волевом спокойном лице, но я несколько секунд не мог оторвать от него глаз. Он поймал мой взгляд, и я сразу же отвернулся к эстраде, где продолжался бессмысленный диалог:

• – …Что? Да зачем?
• – Это мне для работы.
• Символ одной из сторон бытия.
• Вы, если надо, другой украдете.
• Краденным правильней, думаю я?
• – Так… А я думаю – что за намеки?
• Вы ведь там были? За ширмою? Да?
• – Знаете, вы, Родион, неглубоки,
• хоть с топором. Впрочем, юность всегда
• видит и суть и причину в конечном,
• хочет простого – смеяться, любить,
• нежно играет с петлею подплечной.
• Сколько хотите?
• – Позвольте спросить,
• вам для чего?
• – Я твержу с первой фразы –
• сила, надежда, Грааль, эгрегор,
• вечность, сияние, лунные фазы,
• лезвие, юность… Отдайте топор.
• – Мне непонятно. Но впрочем, извольте.
• – Вот он… Сверкает, как пламя меж скал…
• Сколько вам?
• – Сколько хотите.
• – Довольно?
• – Десять… Пятнадцать… Ну вот, обокрал.
• Впрочем, я чувствую, дело не в этих
• деньгах. Меняется что-то… Уже
• рушится как бы… Настигло… И ветер
• холодно дует в разъятой душе.
• Кто вы? Мой Бог, да вы в маске стоите!
• Ваши глаза как – две желтых звезды!
• Как это подло! Снимите!

Мармеладов выдержал долгую и страшную паузу.