11.22.63

Трой нес Эллен к двери. «Хоть здесь хорошо, — подумал я. — По крайней мере, я изменил хоть что-то…»

Но раньше, чем он успел ее вынести, кто-то сначала заполнил собой косяк, а потом ввалился вовнутрь, сбив Троя с девочкой на пол. Я лишь краем глаза отметил это, так как Фрэнк Даннинг выдернул кувалду и уже шел на меня. Я пошел на попятную, одной рукой подтолкнув Гарри к кухне.

— Через заднюю дверь, сынок. Быстрей. Я его задержу, пока ты…

Фрэнк Даннинг вскрикнул и оцепенел. В тот же мгновение что-то вылезло из его груди. Это случилось, как какой-то магический трюк. Та вещь была так измазана в крови, что мне понадобилось не меньше секунды, чтобы понять, что это такое: острие штыка.

— Это тебе за мою сестру, уебок, — прокричал Билл Теркотт. — За Клару.

13

Даннинг упал на пол, ступни в гостиной, голова в арке между гостиной и кухней. Но не распластался. Острие штыка встряло в пол и поддерживало его. Один раз у него дернулась нога, а потом он затих. Выглядело это так, словно он умер во время упражнений по отжиманию.

Все кричали. Воняло пороховым дымом, известью и кровью. Дорис, согнувшись, ковыляла к своему мертвому сыну, повисшие волосы заслоняли ей лицо. Я не хотел бы, чтобы она это видела — голова Тугги была развалена по нижнюю челюсть, — но не было способа ее остановить.

— В следующий раз я сделаю лучше, миссис Даннинг, — квакнул я. — Обещаю.

Все лицо у меня было забрызгано кровью; я должен был ее стереть хоть с левого глаза, чтобы что-то видеть с той стороны. Поскольку я все еще был в сознании, то решил, что серьезных повреждений нет, а то, что из раны на скальпе кровь всегда льется сильно, я давно знал. Тем не менее, я напортачил, и если когда-нибудь должен состояться следующий раз, то на этот раз мне надо отсюда смываться, незаметно и как можно скорее.

Но, прежде чем исчезнуть, я должен был поговорить с Теркоттом. Попробовать, по крайней мере. Он лежал под стеной, за раскинутыми ногами Даннинга. Хватал ртом воздух, держась за сердце. Лицо у него было белое, как у трупа, только губы были пурпурные, как у ребенка, который только что горстями ел чернику. Я потянулся к его ладони. Он сжал мою с панической крепостью, но в глазах его блестели крохотные искры юмора.

— И кто теперь ссыкло, Эмберсон?

— Не вы, — ответил я. — Вы герой.

— Да, — поддакнул он. — Не забудь бросить медаль в мой гроб.

Дорис качала своего мертвого сына. Рядом с ней ходил кругами Трой, крепко прижимая себе к груди головку Эллен. В нашу сторону он не смотрел, он, похоже, не осознавал, что мы тоже здесь. Маленькая девочка скулила.

— С вами все будет хорошо, — сказал я. Словно мог знать. — А сейчас послушайте меня, так как это важно: забудьте мое имя.

— Какое имя? Вы его никогда не называли.

— Правильно. И… вы знаете мою машину?

— «Форд». Голос у него садился, но глаза все еще цепко вглядывались в мои. — Красивый. Кабриолет. Двигатель восьмицилиндровый. Пятьдесят четвертого… или пятьде…

— Вы его никогда не видели. Это самое важное, Теркотт. Мне сегодня же надо из этой части штата перебраться южнее, поэтому, в основном, мне нужно ехать по шоссе, так как не знаю никаких других дорог. Если сумею добраться до центрального Мэна, я буду чистым и свободным. Вы понимаете, о чем я вам говорю?

— В жизни не видел твоей машины, — произнес он и подмигнул. — Ох, сука, как же оно болит.

Я приложил пальцы к его небритому, колючему горлу и пощупал пульс. Тот был быстрым и рваным. Вдали я услышал завывание сирен.

— Вы правильно все сделали.

Глаза его подкатились.

— Едва успел. Не знаю, о чем я думал. Вероятно, ополоумел. Послушай-ка, друг. Если тебя схватят, не говори им, что я… ну, ты понимаешь, что я…

— Никогда. Вы его остановили, Теркотт. Он был бешеным псом, и вы положили этому конец. Ваша сестра гордилась бы вами.

Он улыбнулся и закрыл глаза.

14

Я пошел в ванную комнату, схватил полотенце, намочил его в тазу и вытер свое окровавленное лицо. Бросил грязное полотенце в ванну, схватил еще два и вышел в кухню.

Мальчик, который меня и привел сюда, стоял на вытертом линолеуме рядом с печкой и смотрел на меня. Хотя уже прошло не менее шести лет, как он последний раз сосал свой большой палец, сейчас он это вновь делал. Широко раскрытые, серьезные глаза его залились слезами. Брызги крови заляпали ему щеки и лоб. Передо мной был мальчик, который только что пережил такое, что оставит в нем глубокую травму, но он же был и мальчиком, который вырастет, никогда не став тем, кого зовут Гарри-Шкреком. И не напишет ученического сочинения, которое заставит меня плакать.