Empire V

— Здравствуйте. Как вы знаете, сегодня мы выступаем, э-э-э… в тандеме, так сказать. Наверно, нам следует познакомиться. Мое имя Рама. А как зовут вас? Я знаю только вашу фамилию.

Маска повернулась в мою сторону.

— Мне кажется, - сказала она, - ты должен выяснить это сам. Или нет?

— Значит, вы не будете возражать, если я вас…

— Буду, - решительно ответила маска.

В зале засмеялись.

— В этом случае мне придется применить насилие, - сказал я. - Разумеется, в строго необходимых пределах.

— Давай посмотрим, - ответил Семнюков, - как это будет выглядеть.

Я сделал шаг в его сторону, и он встал в небрежную боксерскую стойку.

Один удар этого кулака мог убить меня на месте, поэтому я решил не рисковать и не подходить к нему слишком близко спереди.

Я решил подойти к нему сзади.

Это стоило мне боли в мышцах и суставах, зато действительно получилось красиво, как и заказывал Энлиль Маратович. Вся последовательность движений, которые привели меня в заданную точку, заняла не больше секунды. Зато это была очень длинная секунда, растянувшаяся для меня в целое гимнастическое выступление.

Сначала я сделал медленный и неуверенный шаг ему навстречу. Он глумливо раскинул руки в стороны, словно собираясь встретить меня объятиями. И тогда я рванулся вперед. Он даже не понял, что я сдвинулся с места, а я уже проныривал под его рукой. К тому моменту, когда он заметил мое движение, я успел, оказавшись у него в тылу, зеркально скопировать его глумливую позу - прислониться к его спине раскинуть руки в стороны. Он начал разворачиваться.

И тогда, рискуя вывернуть шею, движением одновременно как бы ленивым и неправдоподобно быстрым, я повернул голову и клацнул зубами. Без ложной скромности говорю, что эта секунда была достойна кинематографа - и даже, возможно, скоростной съемки.

Когда Семнюков развернулся ко мне, я был уже вне зоны досягаемости его кулаков. Я так и не повернулся к нему лицом. Но когда он шагнул в мою сторону, я, не глядя, остановил его жестом.

— Стоп, - сказал я, - стоп. Все уже случилось, Иван Григорьевич. Я вас цапнул. Теперь наши функции меняются на противоположные. Мне надо спровоцировать вас на агрессию, а вы должны изо всех сил сопротивляться.

— Весь зал знает, что я Иван Григорьевич, - ответил Семнюков.

Чмокнув несколько раз губами (я делал это исключительно для драматизма - и, может быть, еще из подражания старшим вампирам), я сказал:

— Предлагаю джентльменское соглашение. Прямо перед вашими ногами проходит толстая темная линия - я имею в виду орнамент, который украшает пол. Видите?

Я не видел эту линию сам - но точно знал, где она проходит, словно навигационная система в моей голове произвела все требуемые расчеты. У Энлиля Маратовича явно был какой-то особый сорт конфет смерти, командирский.

— Будет считаться, - продолжал я, - что вы проиграли, если вы пересечете эту линию. Идет?

— А зачем мне это джентльменское соглашение? - спросил Семнюков.

— Для того, чтобы недолго побыть джентльменом.

— Интересно, - сказал Семнюков вежливо, - ну что же, попробуем.

Я почувствовал, как он сделал шаг назад.

Нахмурив брови я изобразил на лице крайнюю сосредоточенность. Прошло около минуты, и в зале наступила абсолютная тишина. Тогда я заговорил:

— Итак, что сказать о вашей душе, Иван Григорьевич? Есть известное мнение, что даже в самом дурном человеке можно найти хорошее. Я так долго молчал, потому что искал это хорошее в вас… Увы. Есть только две черты, которые придают вам что-то человеческое - то, что вы педераст, и то, что вы агент Моссад. Все остальное невыразимо страшно. Настолько страшно, что даже мне, профессиональному вампиру, делается не по себе. А я, поверьте, видел бездны…

Семнюков молчал. Над залом повисла напряженная тишина.

— Мы знаем, Рама, что ты видел бездны, - сказал за моей спиной голос Энлиля Маратовича. - Их тут все видели. Постарайся не сотрясать воздух впустую. Про эту ерунду всем известно, и никакой это не компромат.

— Так я и не привожу эти сведения в качестве компромата, - ответил я. - Скорей наоборот. Если вы хотите самую грязную, самую страшную, самую стыдную и болезненную тайну этой души, извольте… Я опущу детали личной жизни этого господина, умолчу о его финансовой непорядочности и патологической лживости, потому что сам Иван Григорьевич не стесняется ничего из перечисленного и считает, что все эти качества делают его динамичным современным человеком. И в этом он, к несчастью, прав. Но есть одна вещь, которой Иван Григорьевич стыдится. Есть нечто, спрятанное по-настоящему глубоко… Может, не говорить?