Кошачье кладбище

— Я, доченька, право не знаю. — Он усадил Элли на колени. На экране телевизора отчаянно палили на бегу какие-то люди. Вот один завертелся волчком и упал. Ни дочь, ни отец не обмолвились и словом о фильме. Луису взгрустнулось: и впрямь, дочь знает куда больше о всех сказочных героях, суперменах, чем о Моисее, Иисусе и апостоле Павле. Мать у нее из еврейской, но далекой от религии семьи, отец вроде бы когда-то числился прихожанином методистской церкви. И представления дочери о душе и духе самые смутные, основанные не на библейских сюжетах, а на собственном детском мифотворчестве. И ПОЗДНО ЕЕ МЕНЯТЬ, — неожиданно забрела в голову мысль. ЕЙ ВСЕГО ПЯТЬ ЛЕТ, А МЕНЯТЬ ПОЗДНО? ГОСПОДИ, ПОЧЕМУ ТАК: НЕ УСПЕЕШЬ ОГЛЯНУТЬСЯ — И УЖЕ ПОЗДНО.

Но Элли пытливо смотрела на отца, нужно что-то посущественнее ответить.

— Понимаешь, люди верят, что после смерти с ними много чего происходит. Некоторые верят в ад и рай. Другие — что родятся на свет снова.

— А, это я знаю. Помнишь Одри Роуз, девочку по телевизору? Она тоже второй раз родилась. У нее перевобщение было.

— Перевоплощение. А ты что, видела? Не может быть!

Узнай Рейчел об этом, ее бы непременно хватил удар.

— Мне Мери в школе рассказала, — призналась Элли. Мери считалась по своему же убеждению лучшей подружкой Элли. Дурно воспитанная и вечно грязная, кажется, не сегодня-завтра запаршивеет или — того хуже — завшивеет. Однако ни Луис, ни Рейчел не запрещали этой дружбы, напротив, поощряли ее. Правда, Рейчел однажды призналась Луису: после того, как у них погостила Мери, захотелось проверить, не завелись ли у дочери вши да блохи. Луис рассмеялся, но согласился с опасениями жены.

— Мама Мери разрешает ей смотреть все по телевизору, — с очевидной укоризной заявила дочь, но Луис будто и не заметил.

— Перевоплощение, — повторил он, — ты, наверное, все правильно поняла. Католики, например, полагают, что, кроме ада и рая, есть еще и чистилище. А индуисты и буддисты считают, что человек впадает в особое состояние — нирвану.

По стене столовой скользнула тень. Рейчел. Подслушивает.

Луис заговорил громче и отчетливее.

— Много всяких верований, но точно никто не знает. Люди говорят, что знают, но все их знания основываются лишь на вере. Понимаешь, что такое вера?

— Ну, это…

— Смотри. Вот я сижу на стуле. Как, по-твоему, этот стул будет здесь завтра?

— Конечно!

— Вот, значит, у тебя есть вера в это. Я тоже верю. Вера — это убежденность в том, что есть, что будет. Понимаешь?

— Да. — И Элли тряхнула головой.

— Но знать, что этот стул будет стоять здесь завтра, мы не можем. А вдруг какой чокнутый вор залезет да утащит его?

Элли захихикала. Луис улыбнулся.

— Но мы верим, что такого не случится. Вера — великая сила. Люди религиозные пытаются внушить нам, что знания и вера — одно и то же. Но я в это не верю. Слишком много разных мнений, теорий, учений. А знаем мы лишь одно: либо душа и разум переживут смерть тела, либо нет. Если переживут, открываются безграничные возможности, если нет, тогда все, точка, конец.

— Как будто спим?

— Скорее как усыпляют на операциях, — подумав, ответил Луис.

— А ты, пап, в которое веришь?

Тень на стене дернулась и снова замерла.

Почти всю свою взрослую жизнь, начиная с колледжа, Луис думал, скорее верил, что смерть — это конец. Сколько раз умирали на его глазах люди, и что-то не видел он, чтоб мимо промелькнула отлетающая душа, в рай ли, в ад ли — неважно. Разве что иное подумалось ему, когда отходил Виктор Паскоу? Он полностью соглашался с учителем физиологии: все факты о жизни после смерти, собранные поначалу в медицинских журналах, а затем опошленные прессой, не что иное, как последняя линия обороны, которую слабеющий мозг держит под натиском смерти: иллюзия бессмертия — вот что создает напоследок неисчерпаемое человеческое воображение перед полным помрачением. Так же соглашался он и с приятелями по общежитию в долгих — на всю ночь — разговорах. Особенно участились споры на втором курсе. Один из друзей утверждал, что в Библии подозрительно много всяких чудес, которые вдруг перестали твориться с приходом «века разума». (Поначалу даже утверждал, что сейчас чудес вообще не бывает, но ему достойно возразили, приведя множество примеров. И сегодня в мире, вроде бы открытом и понятом, где высвечены все доселе темные уголки, происходит много удивительного, странного. И взять хотя бы туринскую Плащаницу — она выдержала все испытания и проверки.) «Говорят, Христос воскресил Лазаря, — не унимался сомневающийся. — Прекрасно. Ничего против не имею. Как и против того, что на лекциях по физиологии мне талдычат, будто один из зародышей близнецов может поглотить другой прямо в утробе — этакий сверхъюный людоедик! — и потом лет через двадцать-тридцать как доказательство, у него в легких или в мошонке найдут, например, уже проросшие зубы нечаянно убиенного. Но тут налицо доказательство, потому я и верю. Так дайте же мне доказательство и с Лазарем! Где его свидетельство о смерти? Я к тому, что он из-под земли, может, и выбрался! Но кто докажет, что он был мертв?! Да, я вроде Фомы: тот сказал, что поверит в воскресение Иисусово, только увидев на руках раны от гвоздей и развороченный копьем бок. По мне, так он из всех апостолов и был настоящим врачом. А вовсе не Лука».