7  

— Так вы возьметесь за это дело? — спросила Беатрис.

Они с мужем поднялись, собираясь уходить.

— Мы должны это обсудить.

— Но…

— Миссис Маккриди, — сказала Энджи, — мы следуем заведенному порядку. Прежде чем на что-либо согласиться, мы должны взвесить все за и против. Что-то вроде производственного совещания.

Беатрис это явно не понравилось, но она понимала, что вряд ли может тут что-то поделать.

— Мы заглянем к Хелен через полчаса, — сказал я.

— Спасибо, — сказал Лайонел и потянул жену к двери.

— Да. Благодарю вас, — сказала Беатрис, но, как мне показалось, не вполне искренне.

Я подумал, что сейчас ее устроил бы лишь указ президента о розыске Аманды силами Национальной гвардии.

Мы прислушивались к затихающим шагам на лестнице колокольни, потом я смотрел из окна, как они вышли со школьного двора рядом с церковью и прошли к старенькому «додж-овену». Солнце ушло из моего окна на запад, небо в начале октября по-прежнему оставалось по-летнему белесым, но по нему уже плыли охристые разводы. С четвертого этажа донесся детский голос: «Винни, подожди! Винни!» — в нем угадывалось одиночество и незавершенность. Машина с супругами Маккриди выехала на проспект, развернулась, я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

— Не знаю, — сказала Энджи, откинулась на спинку стула, положила ноги в кроссовках на стол и отбросила прядь волос со лба. — Просто не знаю, как тут быть.

Она была в черных лайкровых велосипедных шортах, свободной черной рубашке, надетой поверх белой майки. На черном красовалась белая надпись NIN,[1] а на спине — PRETTY НАТЕ MACHINE.[2] Эту рубашку она купила около восьми лет назад, но та до сих пор была как новая. Мы прожили с Энджи почти два года. Своему гардеробу она уделяла времени ничуть не больше, чем я своему, но мои рубашки через полчаса после того, как я их надевал, выглядели так, будто ими протирали движок автомобиля, а Энджи носила вещи годами, чуть ли не со школы, и все, чему положено быть белым, так и было белым. Женщины и их одежда часто поражали меня этими своими особенностями, и я решил, что это одна из тех загадок, которые мне не разгадать, например, что на самом деле случилось с Амелией Эрхарт[3] или куда делся колокол, когда-то висевший в нашем офисе.

— В каком смысле не знаешь, как быть?

— Исчез ребенок, мать не слишком озабочена поисками, напористая тетка…

— По-твоему, Беатрис слишком напориста?

— Как «свидетель Иеговы», одной ногой переступивший через порог твоей квартиры.

— Ну так она о племяннице беспокоится…

— Сочувствую ей. — Энджи пожала плечами. — Но этот ее напор мне все равно не нравится.

— М-да, способность противостоять напору — не самая твоя сильная черта.

Энджи швырнула в меня карандаш, я поискал глазами, чем бы бросить в нее в ответ.

— Все хиханьки да хаханьки, пока кто-то не останется без глаза, — проворчал я, ощупывая ногой пол под столом — вдруг карандаш завалялся.

— Ну что, дела у нас идут просто отлично, — сказала Энджи.

— Точно. — Карандаша ни под стулом, ни под столом не было.

— В этом году сделали больше, чем в прошлом.

— А ведь еще только октябрь. — Карандаша не оказалось ни в углублениях между половицами, ни под мини-холодильником. Может быть, он был уже там, где Амелия Эрхарт, Аманда Маккриди и колокол.

— Начало октября.

— Хочешь сказать, такое дело нам ни к чему?

— Слишком много мороки. Морока ни к чему.

Я смирился с тем, что карандаш не найти, и посмотрел в окно. Охристые разводы сгустились до кроваво-красных, белое небо, постепенно темнея, становилось голубым. В окне третьего этажа в доме напротив зажегся свет. Запах воздуха, проходившего через москитную сетку, напомнил о ранней юности и стикболе, о давно ушедшей беззаботности.

— У тебя есть возражения? — нарушила молчание Энджи.

Я пожал плечами.

— Говори сейчас же, а то схлопочешь.

Я обернулся и посмотрел на Энджи. Закатное солнце светило прямо в окно, и ее темные волосы отливали золотом. По опыту с другими женщинами я знал, что через некоторое время после сближения первым делом перестаешь замечать их красоту. Умом понимаешь, что она все та же, но ослабевает ее способность эмоционально переполнять и поражать тебя, доводить до опьянения. Однако до сих пор от одного только взгляда на Энджи сладкая боль растекается у меня в груди по нескольку раз на дню.

  7  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×