– Леонид Азадовский.
– Владимир Татарский, – сказал Татарский, приподнимаясь и пожимая пухлую вялую ладонь.
– Ты не Владимир, а Вавилен, – сказал Азадовский. – Я про это знаю. Только и я не Леонид. У меня папаша тоже мудак был. Он меня знаешь как назвал? Легионом. Даже не знал, наверно, что это слово значит. Сначала я тоже горевал. Зато потом выяснил, что про меня в Библии написано, и успокоился. Значит, так…
Азадовский зашелестел разбросанными по столу 6умагами.
– Что там у нас… Ага. Посмотрел я твои работы. Мне понравилось. Молодец. Такие нам нужны. Только вот местами… не до конца верю. Вот, например, ты пишешь: «коллективное бессознательное». А ты знаешь, что это такое?
Татарский пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова.
– На уровне коллективного бессознательного, – ответил он.
– А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо?
Татарский шмыгнул носом.
– Господин Азадовский, – сказал он, – я этого не боюсь. Потому не боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое «коллективное бессознательное», давно торгуют сигаретами у метро. В той или иной форме, я хочу сказать. Я и сам у метро сигаретами торговал. А в рекламный бизнес ушел, потому что надоело.
Азадовский несколько секунд молчал, обдумывая услышанное. Потом он усмехнулся.
– Ты хоть во что-нибудь веришь? – спросил он.
– Нет, – сказал Татарский.
– Ну хорошо, – сказал Азадовский и снова заглянул в бумаги, на этот раз в какую-то разграфленную анкету. – Так… Политические взгляды – что там у нас? Написано «upper left»[27]. Не понимаю. Вот, блядь, дожили – скоро в документах вообще все по-английски будет. Ты по политическим взглядам кто?
– Рыночник, – ответил Татарский, – довольно радикальный.
– А конкретнее?
– Конкретнее… Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось. И в этом мое отличие от бескорыстных идеалистов вроде Гайдара…
Зазвонил телефон, и Азадовский жестом остановил разговор. Взяв трубку, он несколько минут слушал, и его лицо постепенно сложилось в гримасу отвращения.
– Ищите дальше, – буркнул он, бросил трубку на рычаг и повернулся к Татарскому: – Так чего там про Гайдара? Только короче, а то сейчас опять звонить будут.
– Если короче, – сказал Татарский, – в гробу я видел любую кантовскую сиську в себе со всеми ее категорическими императивами. На рынке сисек нежность во мне вызывает только фейербаховская сиська для нас. Такое у меня видение ситуации.
– Вот и я так думаю, – совершенно серьезно сказал Азадовский, – пусть лучше небольшая, но фейербаховская…
Телефон зазвонил опять. Азадовский взял трубку, послушал немного, и его лицо расцвело широкой улыбкой:
– Вот это я хотел услышать! Контрольный сделали? Хвалю.
Видимо, новость была очень хорошей – встав, Азадовский потер руки, пружинисто пошел к встроенному в стену шкафу, достал из него большую клетку, на дне которой что-то быстро заметалось, и перенес ее на стол. Клетка была старой, со следами ржавчины, и походила на скелет абажура.
– Что это? – спросил Татарский.
– Ростропович, – ответил Азадовский.
Он открыл дверцу, и из клетки на стол вылез маленький белый хомячок. Посмотрев на Татарского маленькими красными глазками, он спрятал мордочку в лапки и потер нос. Азадовский сладко вздохнул, достал из стола что-то вроде сумочки для инструментов, раскрыл ее и выложил на стол пузырек японского клея, пинцет и маленькую баночку.
– Подержи его, – велел он. – Да не бойся, не укусит.
– Как его держать? – вставая с кресла, спросил Татарский.
– Возьми за лапки и разведи их в стороны. Как исусика. Ага, вот так.
Татарский заметил на грудке хомячка несколько зубчатых металлических кружков, похожих на часовые шестеренки. Вглядевшись, он увидел, что это маленькие копии орденов, выполненные с удивительным искусством, – кажется, в них даже мерцали крошечные камни, что усиливало сходство с деталями часов. Ни одного из орденов он не узнал – они явно относились к другой эпохе и напоминали регалии с мундира екатерининского полководца.
– Кто это ему дал? – спросил он.
– А кто ж ему даст, если не я, – пропел Азадовский, вынимая пинцетом из баночки короткую ленточку из синего муара. – Держи крепче.