100 великих узников

— На меня обижаться нечего, — говорил он П. С. Поливанову. — Нот себя ничего не делаю, мне все равно… Прикажут сделать лучше — сделаю лучше; прикажут сделать хуже — сделаю хуже…

Вера Фигнер, просидевшая в "Новой тюрьме" 20 лет, писала об "Ироде": "Это была настоящая сторожевая собака. Он служил не за страх, а за совесть, и любил свое дело — гнусное ремесло палача". Все дни свои и даже ночи М. Е. Соколов проводил в тюрьме, никому на свете не доверял ключей от камер, всегда сам обходил заключенных и даже по ночам несколько раз заглядывал в их камеры, вникал в малейшие детали тюремной жизни, даже присутствовал при мытье и стрижке арестантов. Ни один из жандармов не мог войти в камеру заключенного иначе, как в присутствии неутомимого "Ирода", он сопровождал также доктора и священника.

В "Новой тюрьме" Шлиссельбурга было 40 камер, которые даже по окраске своей были схожи с гробами. 1 августа 1884 года в них из Алексеевского равелина и казематов Трубецкого бастиона перевели 9 заключенных, потом еще 10 человек с Карийской каторги… Узники, прибывшие из Равелина, были больны и сильно истощены. Для короткого переезда из одной крепости в другую их заковали в ножные и ручные кандалы и везли на барже, превратившейся, таким образом, в плавучую тюрьму. Ювачев впоследствии вспоминал: "Кандалы, надетые наспех — без подкандальников, мучительно затрудняли ходьбу, тем более что усердные жандармы почти бегом доставляли арестантов с баржи в комендатуру. Кандалы отвисали, и железные кольца своими краями врезались в ноги. Боль была едва выносимая".

После обыска заключенным выдавали тюремный костюм — неуклюжие серые штаны и короткую серую куртку с черными рукавами и черным тузом на спине. Два жандарма, сопровождаемые смотрителем, отводили узника в камеру. Первое время заключенные были совершенно разобщены между собой: перестукиваться запрещалось, из книг давали только Библию, несколько церковных журналов старых годов выпуска да несколько лубочных изданий. Вестей с воли заключенные не получали, на прогулку их выводили на 20 минут в день, письменных принадлежностей не давали. Бесконечные дни одиночного заключения тянулись для них уныло, томительно и однообразно: сегодня, завтра и послезавтра — то же, что вчера, никаких новых впечатлений. Ночи не приносили успокоения, потому что ночная тишина часто нарушалась тяжелым кашлем и стоном тяжелобольных или безумными криками сумасшедших соседей. Один из узников Шлиссельбурга вспоминал потом:

Это был не сон, а правильнее сказать, длинный ряд сновидений с частыми просыпаниями. Кто-то вдали истерично рыдал. Сначала были прерывающиеся негромкие звуки, очевидно, страдалец сдерживал свой плач. Потом они раздавались все громче и громче и, наконец, бедный человек не выдерживал и рыдал во всю силу своей тоски и боли. Итак каждую ночь. Днем отдохнуть было невозможно, так как кровать запиралась даже у больных, и приходилось ложиться на пол. Прибегать к докторской помощи было почти бесполезно, он не мог, конечно, изменить режима…

Так тянулись месяцы и годы, но узник, безнадежно вспоминая прошлое, в начале строил какие-то планы и на что-то надеялся. Однако, кроме воспоминаний, у него ничего не было, да и быть не могло: надежды на выход из крепости — нет, разве если предашь свое дело и товарищей… Да и то выйдешь не на волю, а в далекую сибирскую ссылку или на Сахалин. Многие из заключенных страдали кошмарными галлюцинациями и припадками, и тюрьма почти постоянно оглашалась рыданиями, нечеловеческими криками и стонами. Хронически болен был Юрковский, страдавший тяжелой формой болезни почек. Болезнь делала его раздражительным, а жандармы это раздражение относили к дурному характеру арестанта и к его дурному поведению, что приводило к новым столкновениям между ними и, как правило, к дисциплинарным взысканиям по отношению к узнику.

Только М. Фроленко, один из самых выдающихся деятелей "Народной воли", впоследствии выздоровел, но прошел за годы своего заключения самые тяжкие испытания. Его богатая приключениями жизнь началась с оптимистической веры о пользе распространения среди народа агрономических знаний и легальных книг Затем она сменилась столь же горячей верой в немедленную организацию народного восстания. Еще зимой 1877 года энергично обсуждались планы новых поселений и новых приемов работы в деревне, но уже летом наступило полное разочарование. А после провала Чигиринского дела о необходимости работать в деревне стали говорить только теоретики; воцарившаяся кругом репрессия, казни, ссылки — все это требовало новых способов борьбы с самодержавием.