Ковпак

Павловский, точно, был прекрасный хозяйственник: первая часть проведенной под его командованием операции стоила гитлеровцам 83 убитых солдат; вторая же, собственно заготовительная, — 15 тонн зерна, 300 овец, 250 коров, 50 свиней и 50 коней.

Не успел начхоз доставить в отряд столь внушительную добычу, а Ковпак уже отдавал Базыме новое распоряжение. Из разговоров с местными жителями он узнал, что Червонное богато рыбой. И вот уже по отрядам спешно выявляют… любителей и знатоков подледного лова. До 10 тонн соленой и сушеной рыбы заготовили здесь партизаны.

Во всех хозяйственных работах бойцам неоценимую помощь оказывали крестьяне окрестных деревень. Примечателен случай, происшедший с капитаном Бережным, командиром роты разведчиков. Колхозники, видя, как трудно приходится разведчикам передвигаться по снежной целине, изготовили для них лыжи. Просушить их, однако, как полагалось, времени не было, и Бережной от подарка отказался. Ковпак, узнав об этом, озлился невероятно, капитану попало, что называется, по первое число:

— Треба же дойти до такого неподобства! — кричал Дед. — Да вы знаете, что народ на вас обиженный? Двадцать пар лыж, говорят, сделали, а никто их не берет!

— Товарищ командир! Они же не просохли, могут покоробиться!

— Покоробиться, говоришь? А то, что твои разведчики ходят на задания по пояс в снегу, обмораживают руки и ноги, это тебя не касается? Нехай лыжи сохнут? Немедленно забрать лыжи и мастеров поблагодарить за всех партизан! Мы же знаем, что колхозные мастера день и ночь работали, чтобы хоть чем-нибудь помочь партизанам.

…24 января Ковпаку подали озадачившую его радиограмму: «Примите ценный груз». А разве все остальное, что доставляли ему, не было ценным? Чего же тогда ждать на этот раз? «Катюшу»? Оставалось только ждать. И Ковпак набрался терпения.

Ночью он и Руднев отправились хорошо знакомой дорогой к аэродрому. Все здесь было как обычно. Горели сигнальные огни. Дежурные до боли в глазах всматривались в темное молчащее небо. Но вот чуткие уши привычных к тишине леса бойцов уловили чуть слышное гудение именно советских моторов. В костры подкинули сушняка… И вот уже бежит навстречу встречающим «дуглас». У трапа первыми стоят Ковпак и Руднев. «Ценный груз» приветствует их… сочным баритоном Василия Андреевича Бегмы.

— Здоровеньки булы, товарищи! — руки Деда и комиссара очутились в теплых крупных ладонях прилетевшего.

— Принимаете? — спрашивает гость.

— А куда же тебя денешь, — отзывается Дед, — коли ты — «ценный груз»! И выдумают же!

Он укоризненно покачал головой, словно досадуя на тех, кто додумался «ценным грузом» именовать человека, сдвинул на затылок папаху:

— Ладно, давай в нашу компанию, раз уж ты здесь, хотя не пойму толком, умереть мне, коли вру, чем это ты Строкачу такой ценностью показался, а? — Дед полусердито разглядывал прибывшего. Тот, однако, и не подумал обидеться:

— Не только Строкачу, коли на то пошло… — он загадочно поджал крупные, твердо вырезанные губы, — но и самому Михаилу Ивановичу Калинину. Именно об этом я и должен тебе сказать сразу же. Или, может, потом, не сейчас?

Глаза Ковпака потеплели, жесткое скуластое лицо смягчилось. Не то приказывая, не то прося, он отозвался:

— Давай, чего уж там! — и плотнее запахнулся в трофейную шубу.

— Так вот, Сидор Артемьевич и Семен Васильевич, официально представляюсь: прибыл по поручению Президиума Верховного Совета СССР и ЦК КП(б)У. Привез для вручения бойцам и командирам вашего партизанского соединения двести шестьдесят орденов и медалей. Боевые награды Родины за отвагу и мужество в боях с врагом!

Ковпак разволновался.

— И ты до сих пор воду держал во рту, а? — укоризненно покачал он лобастою головой, да так, что у Бегмы дрогнуло сердце. — Да понимаешь ли ты, человече, что значат награды Родины для партизана нашего, отрезанного сотнями да сотнями верст от Большой земли? Нет, ты еще не понял этого, иначе бы ни одной секунды при себе радость эту не держал… Ну да ладно, — смягчился старик, — давай, Василь Андреевич…

За столом не могли сдержать улыбок. Легендарный партизанский полководец в эти минуты походил на ребенка — столько в нем было чистоты, непосредственности и бесхитростности.

— Эх, брат, а наши таки шьют фуфайки добротные! — хвалил он, одеваясь в новое. — И штаны хороши, ничего не скажешь.

Дед проворно разулся.

— Вот комедия… Поверишь, Василь, мне уже за полсотни перевалило, не дите вроде, а вот не могу себя одолеть, как увижу новую одежду, так меня и тянет немедля ее примерить. Оно, должно быть, оттого, что в молодые годы я обновы имел раз-два — и обчелся… Мать, бывало, мне одежонку все перешивала из тряпья всякого.