Кровавый меридиан

Он не сводил глаз с мальца.

Так что пусть всё будет, как будет, сказал он. Даже в самой малой твари являет Себя Господь.

Малец подумал, что Тобин имеет в виду птиц или тех, кто пресмыкается, но бывший священник, глядя на него и чуть склонив голову, проговорил: Нет таких, до кого не доносился бы глас сей.

Малец сплюнул в костёр и склонился над работой.

Не слышал я никакого гласа, проговорил он.

Вот перестанет он звучать, сказал Тобин, и поймёшь, что слышал его всю жизнь.

Правда?

Правда.

Малец повернул работу на коленях. Бывший священник смотрел.

Ночью, сказал Тобин, когда лошади пасутся, а весь отряд спит, кто слышит, как они хрустят травой?

Никто не слышит, если все спят.

Верно. А если они перестанут, кто проснётся?

Все проснутся.

Точно, согласился бывший священник. Все.

Малец поднял голову. А судья? Для него этот глас звучит?

Судья, повторил Тобин. Но не ответил.

Я его видел раньше, сказал малец. В Накогдочесе.

Тобин ухмыльнулся.

Каждый в отряде божится, что где-то уже встречал этого негодяя с чёрной душонкой.

Бывший священник потёр бороду тылом руки. Он всех нас спас, нужно отдать ему должное. После стычки у Литтл-Колорадо в отряде ни фунта пороха не осталось. Ни единого фунта. Ни грамма. А тут он — сидит на камне посреди величайшей пустыни, такой больше в жизни не увидишь. Сидит себе на камне, будто экипаж поджидает. Браун решил, что это мираж. И мог бы шарахнуть по нему, будь чем стрелять.

А как получилось, что у вас пороха не осталось?

Весь на дикарей извели. Девять дней в какой-то пещере прятались, почти всех лошадей потеряли. Из Чиуауа выехало тридцать восемь человек, а когда нас нашёл судья, осталось четырнадцать. Устали как собаки, от погони уходили. Каждый прекрасно понимал, что в этом забытом Богом краю наверняка найдётся какое-нибудь ущелье или тупик, а может, просто куча камней, и нас туда загонят, и будем мы стоять там с пустыми винтовками. Судья. Да воздаст ему дьявол должное.

Держа работу в одной руке, а шило в другой, малец не сводил глаз с бывшего священника.

Ехали по равнине всю ночь и почти весь следующий день. Делавары то и дело кричали, чтобы все остановились, и припадали к земле, прислушиваясь. Бежать некуда, скрыться негде. Не знаю, что они там хотели услышать. Все знали, что эти чёртовы черномазые никуда не делись, и для меня, например, этого было более чем достаточно. Мы считали, что тот восход станет для нас последним. Все оглядывались назад, не помню, далеко ли было видно. Миль на пятнадцать-двадцать.

И вот где-то после полудня натыкаемся мы на судью — сидит на своём камне один-одинёшенек посреди всей этой пустыни. Да, и камней-то вокруг нет, один всего. Ирвинг ещё сказал, что судья его, наверное, с собой притащил. А я сказал, что это знак такой отличительный, чтобы выделить его совсем из ничего. В руках та же винтовка, что и сейчас с ним, вся отделанная немецким серебром и с именем, что он велел вывести под щекой приклада серебряной проволокой по-латыни: Et In Arcadia Ego.^[121] В смысле, что она несёт смерть. Оружию нередко дают имена. Мне встречались, к примеру, Сладкие Губки, Голос из Могил и самые разные женские. А вот на его винтовке в первый и единственный раз увидел надпись из классики.

Вот так он и сидел. Без лошади. Один сидел, сам по себе, скрестив ноги, а как мы подъехали, заулыбался. Будто поджидал. Старый брезентовый саквояж, старое шерстяное пальто через плечо. В сумке несколько пистолетов и неплохой набор наличности, золотом и серебром. Даже фляги не было. Ну словно… Ума не приложу, откуда он взялся. Сказал, что вышел с караваном фургонов и отстал, чтобы идти дальше одному.

Дэйви хотел его там и оставить. Не по его это понятиям, и было, и есть. Глэнтон, тот его лишь разглядывал. Тут хоть целый божий день гадай, что он нашёл в этой образине на этой земле. Я вот до сих пор не понимаю. На чём-то они тайно сторговались. Какая-то у них жуткая договорённость. Имей это в виду. Увидишь — я прав. Глэнтон велел привести двух последних вьючных лошадей, что у нас были, перерезал ремни и оставил сумы там, где они упали, а судья забрался на лошадь, и они с Глэнтоном поехали бок о бок и вскоре уже болтали, точно братья. Судья сидел охлюпкой, как индеец, саквояж и винтовку взгромоздил лошади на холку и глазел вокруг, довольный донельзя, словно всё сложилось именно так, как он планировал, и день выдался как нельзя лучше.

---

121 «И я в Аркадии» (лат.) — классическое напоминание о том, что смерть посещает даже счастливую Аркадию.