Кровавый меридиан

Спускаемся мы с горы, не высылая никаких дозорных, ничего. Просто спускаемся, и всё. Спать хочется смертельно. Когда вышли на равнину, уже стемнело, собрались вместе, пересчитали всех по головам и тронулись в путь. Луна была уже большая, примерно в три четверти, и ехали мы беззвучно, как цирковые наездники, когда у них лошади ступают по яичной скорлупе. Определить, где дикари, не было никакой возможности. Последним свидетельством, что они где-то близко, стали эти бедолаги на дереве, с которых кожу содрали. Мы шли через пустыню строго на запад. Передо мной ехал Док Ирвинг, и было так светло, что можно было сосчитать каждый волосок у него на голове.

Ехали всю ночь и к утру, как зашла луна, наткнулись на стаю волков. Те сперва разбежались, а потом вернулись и стелились молчаливо, как дымка. Отбегали, рысили неподалёку и ходили кругами вокруг лошадей. Наглые, как не знаю кто. Мы их лошадиными путами хлещем, а они проскальзывают мимо на этой тверди, беззвучно, только их дыхание слыхать, ворчат, порыкивают или зубы скалят. Глэнтон остановился, эти твари закружили, отошли крадучись и опять вернулись. Двое делаваров проехали назад, взяв чуть левее — я бы на такое не решился, — и действительно обнаружили добычу. Молодой самец антилопы, убитый накануне вечером. От него уже осталась лишь половина, мы накинулись на него с ножами, взяли мясо с собой и ели сырым в седле, мы ведь не видели мяса шесть дней. Было просто не оторваться. На горе искали сосновые шишки, как медведи, и были рады и этому. Lobos мы оставили обгрызенные кости, так что стрелять в волка я не стану никогда и знаю, что не я один так к ним отношусь.

Судья почти всё время молчал. И вот на рассвете, когда мы очутились на краю огромного malpais,^[124] его честь устраивается там на обломках застывшей лавы и обращается к нам с речью. Это было похоже на проповедь, но такой проповеди никто из нас никогда не слышал. За malpais поднималась вулканическая вершина, сияющая в лучах восходящего солнца самыми разными красками, мимо по ветру пролетали какие-то тёмные птички, ветер трепал на судье старое пальто, и он, указывая на эту голую и одиноко стоящую гору, обратился к нам с речью — до сих пор не понимаю, с какой целью. В заключение он заявил, что, как он утверждал и раньше, наша мать-земля кругла, как яйцо, и в ней есть много чего доброго. Потом повернулся и повёл лошадь по этому чёрному шлаку, который как стекло и опасен что для человека, что для лошади, а мы остались стоять у него за спиной, прямо как адепты новой веры.

Бывший священник оборвал повествование и вытряхнул пепел из погасшей трубки, постучав ею о каблук сапога. При этом он глянул на судью — тот сидел, подставив, как обычно, обнажённый торс огню. Потом Тобин повернулся к мальцу и внимательно посмотрел на него.

Malpais. Это был лабиринт какой-то. Выходишь на небольшой выступ, а вокруг крутые расселины, через которые не всякий рискнёт перепрыгнуть. Острые края чёрного стекла и острые, как кремень, скалы внизу. Как мы ни старались осторожно вести лошадей, копыта всё равно были в крови. Сапоги нам изрезало напрочь. Карабкаешься по этим древним выщербленным и обрушившимся плитам и достаточно чётко представляешь, как здесь всё происходило, как плавились камни и всё вздымалось и морщилось, как пудинг, в этой печи земли, до самого её расплавленного ядра. Где, как известно каждому, расположен ад. Ибо земля есть шар в пространстве, и на самом-то деле нет у неё ни верха, ни низа, однако не только я, но и другие в отряде видели на камне отпечатки маленьких раздвоенных копыт, словно оставленные проворной маленькой ланью, но какая маленькая лань может ступать по расплавленным камням? Не хотелось бы спорить с Писанием, но ведь могли же попасться грешники, натворившие столько зла, что их изрыгнул даже адский огонь, и мне ясно представилось, как давным-давно маленькие дьяволята со своими вилами прошли по этому огненному месиву, чтобы вернуть назад души, которые по недоразумению оказались извергнуты во внешние пределы мироздания из мест, где им назначено было пребывать. Вот так. Это моё мнение, не более того. Но где-то в строении сущего этот мир должен соприкасаться с миром иным. И кто-то ведь оставил следы копытец в потоке лавы, я видел их собственными глазами.

Судья, похоже, глаз не мог оторвать от мёртвого конуса, что возвышался над пустыней, как огромный шанкр. Мы следовали за ним мрачные, как совы; он обернулся и рассмеялся, увидев наши лица. У подножия мы кинули жребий, и двоим выпало идти с лошадьми дальше. Я смотрел, как они уходили. Один из них сейчас сидит у этого костра, а тогда он уводил лошадей прочь по этому шлаку, как обречённый.

---

124 Лавовое поле (исп.).