Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство

Полицейский откидывается на спинку стула и обращается ко мне тихим голосом:

— Дэвид, я здесь, чтобы помочь тебе. Ты это знаешь, а еще я хочу, чтобы ты знал: я буду сидеть с тобой столько, сколько потребуется.

Он наклоняется вперед и кончиками пальцев поднимает мой подбородок. У меня слезы бегут по щекам, из носа течет. Я уже знаю, что выхода нет. И мне не хватает храбрости взглянуть полицейскому в глаза.

— Крестлайн-авеню, сэр, — тихо говорю я.

— Крестлайн-авеню? — переспрашивает он.

— Да, сэр… Крестлайн-авеню, дом сорок.

— Дэвид, ты поступил правильно. Что бы ни случилось, я уверен, мы сможем с этим разобраться.

Я сообщаю полицейскому номер нашего домашнего телефона, после чего он на какое-то время исчезает. А когда возвращается, первым делом принимается за пиццу. Я подбираю старый кусок. Он уже остыл и перестал быть хрустящим. Желудок отчаянно урчит, намекая, что пора бы приниматься за еду, но я ужасно устал и у меня нет сил жевать. Полицейский ободряюще улыбается мне:

— Все будет хорошо.

«Ну конечно! — мысленно отвечаю я. — Откуда вам знать, что в последний раз я чувствовал себя в безопасности и верил, что меня любят, много лет назад?» Мне тогда было пять. Вся семья ждала меня в машине возле детского сада, а я мчался вниз по холму, так что пятки сверкали. Мама стояла у фургона, и ее лицо светилось любовью, когда она кричала мне: «Быстрее, милый! Мы тебя ждем!» Она крепко обняла меня, после чего посадила в машину, и папа снова взялся за руль. Пункт назначения: Рашн-Ривер. В то лето мама научила меня плавать на спине. Мне было страшно, но мама не отходила ни на шаг, пока не убедилась, что я могу спокойно держаться на воде. И я гордо плавал перед мамой, чтобы показать, как хорошо научился. В тот миг я был ее любимым сыном, достойным внимания и похвалы. То лето стало лучшим в моей жизни. И сейчас, сидя в полицейском участке, я прекрасно понимал, что ничего подобного со мной уже не случится. Для меня хорошие времена остались в прошлом.

Офицер смотрит куда-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, что в комнату вошел отец в одной из своих красных хлопковых рубашек. Его привел сюда другой полицейский.

— Мистер Пельцер? — спрашивает тот, что все это время сидел со мной.

Папа только кивает в ответ. Потом они уходят, закрыв за собой дверь. Хотел бы я послушать, о чем они говорят. Скорее всего, обо мне и о том, какие у меня плохие отношения с матерью. Единственная радость — что она за мной не приехала. Но я и сам мог бы догадаться, что она не рискнет общаться с представителями власти. Для такой грязной работы мама всегда использует отца. Она контролирует папу — точно так же, как контролирует всех остальных. К тому же я понимаю: мама не хочет, чтобы кто-то узнал о нашем секрете. То, как она со мной обращается, — семейная тайна. Но я сижу в полицейском участке, а значит, мама где-то просчиталась. Она теряет контроль. Пытаюсь понять, как это можно использовать. Я обязан продумывать все заранее, чтобы выжить.

Несколько минут спустя дверь в комнату со скрипом отворяется. Я вижу, как папа жмет руку полицейскому. Знакомый офицер подходит ко мне и наклоняется:

— Дэвид, это было всего лишь небольшое недопонимание. Твой папа сказал, что ты рассердился на маму, когда та не разрешила тебе покататься на велосипеде. Из-за такого не стоит убегать от родителей. Поэтому сейчас вы с папой поедете домой, а там ты поговоришь с мамой, и все образуется. Твой отец говорит, что она сходит с ума от беспокойства за тебя.

Затем тон его голоса резко меняется, и он грозит мне пальцем:

— И не смей больше так волновать своих родителей! Надеюсь, ты получил хороший урок. На улице бывает довольно страшно!

Я стою перед полицейским и не верю своим ушам. Не разрешила кататься на велосипеде? Да нет у меня никакого велосипеда! Я и кататься-то на нем не умею! Меня так и тянет обернуться и проверить: может, офицер разговаривает с каким-нибудь другим мальчиком? Но тут я натыкаюсь на папин взгляд. На пустой папин взгляд. И понимаю, что это была очередная выдуманная мамой история. И ей как всегда поверили.

— И еще, Дэвид, — не унимается полицейский, — относись к родителям с любовью и уважением. Ты и не представляешь, как тебе повезло.

Я окончательно теряю способность ясно мыслить. В голове на разные лады звучат его последние слова: «Ты и не представляешь… как тебе повезло…» Я прихожу в себя, когда папа с грохотом захлопывает дверцу машины. Он тяжело вздыхает, прежде чем обратиться ко мне.