Кукольник

— Сегодня же выходим на охоту, — скупо сообщил он.

Платон расцвел и низко-низко склонил седую курчавую голову.

— Как скажете, масса Джонатан.

На следующий день шериф получил сообщение, которого ждал с августа: обнаружен очередной мумифицированный труп.

На этот раз «орлеанский упырь» выбрал своей жертвой налогового инспектора, на протяжении последнего месяца проверявшего документы целого ряда поместий в полусотне миль от поместья Лоуренсов. Зрелого сорокалетнего мужчину раздели, зарезали, спустили кровь, нафаршировали черной смолистой пакостью, снова одели и посадили возле здания местного муниципалитета с жалобно протянутой рукой и широко открытым почти пустым портфелем у ног. Однако при этом деньги у него торчали отовсюду — из-за пазухи, из карманов, изо рта и даже из ушей.

Мысль была предельно ясна: взяточник и казнокрад.

Шериф выслал на место происшествия полицейский наряд, съездил в управление полиции штата с кратким, но емким докладом, но не пошевелил и пальцем, чтобы начать поимку истинного преступника. Он знал, что это бессмысленно. По сообщениям старого Томаса, последние две недели Джонатан Лоуренс беспрерывно ездил по окрестным полям, охотясь на мелкую дичь, а значит, приемлемое в глазах присяжных оправдание у него будет.

Спустя еще две недели примерно на том же расстоянии от поместья Лоуренсов была обнаружена еще одна «скульптурная группа». На этот раз «упырь» выбрал своими жертвами двух молодых индейцев-конокрадов, но с ними он так не церемонился. Молодые краснокожие парни просто лежали под деревом у перекрестка дорог, подложив под головы седла, и мирно «спали». Украденные лошади со спутанными ногами обнаружились неподалеку — тревожно всхрапывающие, но невредимые. Свидетелей убийства, как всегда, нет.

Шериф снова проверил последние донесения и снова признал: надежных улик не предвидится. По всему выходило так, что Джонатан Лоуренс все это время просаживал денежки в Новом Орлеане — дело для молодого небедного парня вполне обычное.

Затем был неверный супруг с любовницей, затем — беглый каторжанин, а в декабре «упырь» мумифицировал целую серию бродяжек. И каждый раз создаваемые им из мертвых тел образы были настолько яркими и доходчивыми, что даже одного взгляда на застывшие в балетных позах трупы было достаточно, чтобы признать — виновны.

Это стало настолько привычной частью жизни округа, что, несмотря на весь ужас происходящего, обыватели с нетерпением ждали продолжения и даже делали ставки на то, кому спустят кровь на следующей неделе. Но едва шериф принимался строить предположения, каким будет следующий шаг юного «упыря», как Джонатан стихал, начинал активно ездить в гости, появляться в свете, а однажды настолько обнаглел, что оставил в окружном управлении полиции письменную претензию по поводу слишком затянувшейся поимки беглой рабыни Джудит Вашингтон. Эта сволочь знала, что делает.

На первый взгляд все шло как надо. К Рождеству самой широкой публике были представлены тридцать две куклы, объединенные в одиннадцать самых разнообразных по числу фигур и замыслу композиции групп. Однако были и сложности, и главной из них Джонатан считал нарастающую пропасть между белыми и черными.

Нет, запуганы и те, и другие были одинаково и трактовали художественный замысел Джонатана именно так, как должно, но в то время как белые пытались спастись от навалившейся на округ беды в храмах, черные принялись уходить в рощи, чтобы поклониться своим старым, казалось, давно забытым богам.

Черные по-прежнему не слышали белых ровно в той же степени, в какой белые не слышали черных. Давно забывшие о своем библейском родстве и рассыпавшиеся после обрушения Вавилонской башни на тысячи народов и племен, люди даже не предполагали, насколько они близки в своей основе. И объединить людей — всех, кого только можно, — стало его новой главной задачей.

Джонатан принялся тщательно обдумывать расовый состав новой группы, мечтая включить в него хотя бы одного потомка Сима. Но, изъездив несколько городов и внимательно присмотревшись к тому, сколь обособленно и тихо живут здешние евреи, он не мог не увидеть, что сама эта местечковая обособленность евреев свела бы на нет самый масштабный замысел, а еврейские куклы в задуманной им композиции были бы не более уместны, чем сахар в яичнице. Только потомки Иафета и брата его Хама давали нужный художественный контраст, позволяющий усилить впечатление до предела. Ибо только они и составляли главные и единственные фигуры обозначившегося конфликта.