Время зверинца

Стоит ли говорить, как больно задели меня эти слова.

Ванесса также не собиралась щадить мои чувства:

— А я тебя сразу предупреждала — скажешь, нет? Вот и допизделся.

Некоторые авторы ввязываются в затяжные войны с раскритиковавшими их коллегами: публикуют в газетах гневные отповеди, обвиняют оппонентов в нанесении им морального ущерба и подрыве профессиональной репутации, учиняют потасовки на банкетах и т. п. Другие же терпеливо подстерегают выход книги недруга, чтобы внезапно обрушить на того поток яда и желчи, в изобилии накопившихся за время ожидания. Я относился ко второму типу и более года регулярно просматривал каталоги в поисках свежих произведений того самого обозревателя из «Файненшл таймс». Комментарий давно лежал наготове: «Создается впечатление, что эта книга была написана с единственной целью: продемонстрировать всем, что ее автор — пиздюк». Я сознавал, что такой комментарий будет нелегко протащить через газетных редакторов, но был полон решимости это сделать. Однако время шло, и я уже почти забыл о мести, как вдруг наткнулся в каталоге на выпущенную им детскую книжку про кота, который был болен раком, но сумел победить болезнь. Прочитав аннотацию и убедившись, что «пиздюк» сюда ну никак не притыкается, я махнул на это дело рукой.

Но самый лучший метод борьбы с распоясавшимися критиканами я узнал от одного почтенного романиста, пообщавшись с ним на очередном литературном фестивале. Суть метода заключается в следующем: ты должен при всякой возможности хвалить обругавшего тебя критика за проницательность и принципиальность, а если он выпустит собственную книгу, дать на нее самую положительную рецензию, и в конечном счете твои великодушие и благородство унизят оппонента почище всяких проклятий и выбьют его из колеи до конца творческой жизни.

— Нет стыда мучительнее, — сказал мне литературный патриарх, — чем тот, который испытываешь, когда тебя с энтузиазмом хвалит человек, в прошлом разруганный тобою в пух и прах. И это особенно мучительно, если ты не уверен, знает он или нет о твоих злобных и несправедливых нападках на него самого.

— А вам довелось испытать такой стыд? — спросил я.

Он кивнул:

— Это было в пятьдесят восьмом году. И с той самой поры меня не покидает чувство вины вместе с чувством неопределенности.

Мы только что закончили свои выступления и сидели у залитой солнцем задней стенки павильона. Желающих получить наши подписи на книгах не нашлось, притом что в зале было сотни четыре людей и они проводили нас дружными аплодисментами. Возможно, эта публика слишком стара, чтобы покупать книги, подумал я. Или чтобы таскать их с собой. Их средний возраст был не ниже шестидесяти пяти лет. Сделаем простой подсчет: четыреста умножить на шестьдесят пять. Получается двадцать шесть тысяч. То есть общее количество лет, прожитое этой публикой, сопоставимо со сроком существования нашего вида, Homo sapiens. И дальше будет только хуже. Когда-нибудь средний возраст участников литературных фестивалей достигнет ста лет, причем их численность вряд ли уменьшится, а то еще и возрастет. Эти фестивали прочно заняли свою нишу в календарях пенсионеров; осталось только приспособить фестивальную инфраструктуру под массовое применение инвалидных колясок, а также открыть здесь филиалы похоронных бюро. Тебя привозят на литературный фестиваль, ты с удовольствием аплодируешь неизвестному тебе писателю, ты тут же забываешь его-штрих-ее имя, благополучно не покупаешь его-штрих-ее книги, и тебя увозят прочь — может статься, ногами вперед. Примерно то же будет происходить и с писателями. Престарелый коллега по цеху, с которым я грелся на солнышке за павильоном, мог бы стать подходящим примером. Доживет ли он до конца этого фестиваля? И доживу ли я когда-нибудь до подобного состояния?

Какой-то — судя по виду, сбежавший из богадельни — фотограф щелкнул нас за беседой. Мы понимали, что этот снимок у него никто не купит, но все же приятно быть замеченными. На лужайке неподалеку малышня мусолила книжки-раскраски. Некоторые из моих друзей-писателей переключились на создание таких книжек, не видя иных способов прокормиться.

— Ориентируюсь на читательский спрос, ничего не поделаешь, — сказал мне один из них.

— Но раскрашивание — это не чтение, — возразил я.

— Все зависит от того, что ты понимаешь под «чтением», — сказал он.