73  

Что он писал? Вел дневник о жизни большого города? Повествовал о том, как дошел до такой жизни? Его борода не могла скрыть волевые черты лица, а сквозь ветхую одежонку проглядывало крепкое жилистое тело; он мог быть кем угодно — безработным актером, драматургом, чьи пьесы были слишком глубоки для нынешних картонно-оберточных времен, или романистом, отвергнутым издателями из-за злоупотребления слишком умными словами. А может, он ничем не отличался от нас, остальных горемык-авторов, разве что куда более энергично и неутомимо боролся с запорами посредством ходьбы.

Но в таком случае почему я столь часто видел его сидящим где попало?

Да потому, что он был настоящим писателем. Он начинал свой день с прогулки в надежде, что это поможет ему опорожнить кишечник, но затем ему в голову приходила фраза, за ней тянулась другая, и вскоре он забывал обо всем, кроме слов.

Он писал и писал, порой просто с бешеной скоростью, и пальцы его сжимали ручку, как кинжал, а страницы блокнота перелистывались так яростно и торопливо, словно даже этот миг перелистывания был помехой, непозволительно задерживавшей течение его мыслей. Будь со мной Ванесса, она бы подбила меня украдкой заглянуть в его текст, а потом отдать ему всю мою наличную мелочь, но Ванессы рядом не было, а без ее подстрекательств у меня не хватало духу на столь дерзкую выходку.


В том, что касалось Союза сочинителей и ПАРКЕР-клуба, удивление вызывал не их повышенный интерес к содержимому кишок своих членов, но сам факт существования этих организаций. За те годы, что я подвизался на литературном поприще, всевозможные писательские общества и клубы расплодились, как грибы после дождя. Я вступил далеко не во все, но и того хватило, чтобы мой бумажник до безобразия раздулся от членских карточек, каждая из которых гарантировала какие-нибудь никчемные привилегии и преимущества — вроде содействия брокерской фирмы в устройстве моих финансов, или возможности покупать ненужные мне книги с пятнадцатипроцентной скидкой, или консультаций по изданию книг за свой счет (последнее прибежище авторов, стремящихся доказать всему свету, что тот был неправ, их отвергнув, хотя как раз в таких делах весь свет обычно бывает прав). Стремительное разрастание писательских организаций выглядело как минимум нелогичным. Казалось бы, авторов должно становиться все меньше и меньше в условиях тотального снижения спроса на книги, кроме произведений особого сорта, изданию которых Мертон предпочел безвременную смерть. Выживали только самые приспособленные к новым условиям, а мы не были самыми приспособленными. Однако в литературе законы эволюции, как и законы рынка, зачастую действуют шиворот-навыворот. С исчезновением очередного читателя здесь объявлялась целая сотня новых писателей, готовых занять его-штрих-ее место. Все шло к тому, что скоро читатели исчезнут полностью, останутся только писатели. Возможно, потому и разрастались писательские организации, что они давали последнее укрытие авторам — этакий приют на берегу Стикса, где ненужные людишки могут собраться вместе и утешать друг друга в ожидании, когда паромщик перевезет их на ту сторону.

«Мы все вместе уйдем, когда уйдем»[75] — чем не гимн для нашей писательской братии? Стоит ли тогда удивляться нашим запорам?

Теоретически развитию запоров подвержены все люди, ведущие сидячий образ жизни, однако я нисколько не сомневался, что у меня эта напасть была непосредственно связана с сочинительством, то есть с попытками по старинке играть словами в эпоху информационных технологий. Когда поток слов лился из меня свободно и легко, аналогично функционировал и мой кишечник. Когда слова переклинивало, то же случалось и с кишками. Но еще сильнее, чем творческий процесс, на работе кишечника сказывалось восприятие моего творчества окружающими: если моя новая книга получала одобрение Фрэнсиса, затем бедняги Мертона, затем рецензентов, это существенно облегчало вывод каловых масс из моего организма. Напротив, критические замечания литагента или издателя, как и негативные отзывы в прессе, заставляли меня обиженно замыкаться в себе, что приводило к обострению запоров. Один живущий в Лондоне американский писатель поведал мне о прямой взаимосвязи между пребыванием его книги в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс» и частотой его визитов в уборную. Несколько недель подряд в списке — и дело доходило до острой диареи, так что он ежечасно глотал имодиум; а если книга быстро исчезала из списка, его жене (врачу по профессии) приходилось сажать автора на диету из микролакса, лактулозы, солодового супчика и горячего карри.

  73  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×