Время зверинца

— О моих доходах?

— Я никому не разболтаю, — пообещал он.

— Нет, — сказал я.

Еще неделю спустя он купил мне кофе и булочку с корицей, хоть я его об этом не просил.

— Я понимаю, что о некоторых вещах не принято говорить даже с близкими друзьями, — сказал он, — но ведь писательство это такая же работа, как и любая другая, верно? И я хочу знать, во имя чего приношу эти жертвы. Я сижу на мели. Любой ассистент, расставляющий книги на магазинных полках, зарабатывает больше меня. Но есть ли у меня шанс поправить свои дела? Сколько может зарабатывать романист?

Я взглянул на булочку с корицей и вздохнул:

— Это смотря какой романист.

— Я понимаю, но назовите хотя бы приблизительную цифру для ориентировки. Скажем, сколько денег вам принесла последняя книга?

— Но я пишу не триллеры, Гарт.

— Назовите цифру, а я сделаю поправку на триллер.

— А сколько принесла ваша?

— Две тысячи двести шестнадцать фунтов. Вот, пожалуйста, я не стесняюсь об этом говорить.

— Это негусто, — согласился я, вымученно улыбнувшись.

— Теперь ваш черед. Сколько?

Я не мог сказать ему правду. И дело было не только в том, что у писателей не принято обсуждать гонорары друг друга. Он и так был расстроен, и я не хотел огорчать его еще больше. Упомянутая Гартом сумма была столь мизерной, что назвать мою даже по нижней планке было все равно что в лицо назвать его ничтожеством.

И я солгал.

— Немногим больше, — сказал я.

— Насколько больше? Пять тысяч?

Я прикинул, какая сумма не обернется для него слишком тяжелым потрясением, и сказал:

— Больше.

— Пятьдесят тысяч?

Похоже, я недооценил его психологическую выносливость. — Ну, не настолько много.

В конечном счете таким «методом тыка» мы пришли к цифре «двадцать тысяч», взятой мною с потолка. Пусть будет двадцать, решил я.

Как только мы с этим разобрались, его отношение ко мне резко изменилось, став чуть ли не пренебрежительным. «Всего-то двадцать тысяч фунтов? — говорил он своим видом. — И это все, на что вытянула твоя книга?» Теперь он явно сожалел о том, что ранее назвался поклонником столь жалкого писаки. В какой-то момент мне даже показалось, что он хочет взять назад недоеденную булочку с корицей.

У меня возникло сильное искушение назвать хамоватому ублюдку настоящую сумму моих гонораров и посмотреть, как у него подкосятся коленки, но чувство жалости возобладало.

Прошло три года, и вдруг я читаю в газете, что Гарт Родс-Райнд, круто пошедший в гору после смены жанра, продал студии «Дисней» за миллион фунтов права на экранизацию своего нового романа. И это до выхода из печати самой книги! В последующие дни я держался подальше от Британской библиотеки (вдруг он уже скупил ее со всеми книжными потрохами?), но он где-то раздобыл мой телефонный номер.

— Привет, Гай, — сказал он. — Это Гарт. Полагаю, известия до тебя уже дошли?

Я замешкался с выбором ответа. Сказать «да» и позволить ему тешиться мыслью, что я уже какое-то время живу с этим знанием, или сказать «нет» и доставить ему удовольствие самолично сообщить мне об этом?

— Извини, я в данный момент очень занят… — начал я, но он меня не слушал.

— Миллион фунтов, как с куста, еще до переговоров о роялти.

— Рад за тебя, Гарт, — сказал я.

— Давай где-нибудь поужинаем, поболтаем, — предложил он.

— Сейчас не могу, — сказал я.

После этого он звонил мне раз в неделю на протяжении трех месяцев, предлагая ужин со своей болтовней на десерт. За его счет. «Не могу», — отвечал я каждый раз.

И вот теперь мы оказались в одном вагоне скоростного поезда. Он возвращался из Манчестера, где у него была авторская встреча со студентами университета.

— Обычно я не соглашаюсь на такие встречи меньше чем за тысячу, — сказал он, — но для студентов сделал исключение.

Я скорчил гримасу.

— Думаешь, не следовало?

— Нет-нет, ты совершенно прав.

— Но?

— Без всяких «но».

— Не увиливай. Это «но» у тебя на лбу написано.

— Ну ладно. Просто я удивился тому, что ты берешь всего по тысяче.

— А сколько платят тебе?

— Я не люблю обсуждать такие вещи, ты же знаешь.

— Чего там, мы же старые друзья! Полторы штуки? Две?

— Пять, — сказал я.

— Пять штук за вечер? Ого!

— Бывает и семь с половиной.

— Ни хрена себе!