Тихий омут

Фирма росла, крепла, без суеты расширяла поля деятельности — и через три года в Становом на месте трех соседних брошенных и разрушенных халуп вырос двухэтажный теремок, без особых затей, ничего монументального, не слишком заметный в глубине бережно сохраненных старых садов. Теремок оказался санаторием под названием «Тихий дом», и в этот санаторий повадились ездить летом состоятельные и очень состоятельные пенсионеры, а зимой — состоятельные и очень состоятельные их дети и внуки, которым обрыдли Канары и Швейцарские Альпы и захотелось невиданной экзотики. В Становом экзотики было в изобилии: прямо за высокой кирпичной оградой — аборигены, настоящие, не киношные, живущие на воле… Пейзане ходят в сапогах и в телогрейках. Штаны у них всегда в полоску. Вязаные шапки с разноцветными узорами. Пейзанки носят ведрами воду из колонок. Разговаривают с соседями через улицу пронзительными голосами. По улицам гуляют куры и собаки — ни одной породистой! Санаторий стал пользоваться бешеным успехом, особенно когда выяснилось, что мест для всех желающих не хватает, поэтому фирма вынуждена была поднять цены на путевки. Потом на опушке соснового бора построили конюшни, загоны, манежи — все, что полагается для школы верховой езды. Дорогих лошадей не покупали, поискали по окрестностям, привезли более-менее подходящих, стали растить родившихся жеребят. Все пацаны Станового мгновенно ломанулись проситься в помощники конюхов. Двоечников и хулиганов не брали. Курящих не подпускали близко. Бутылка пива приравнивалась к измене Родины. Отлучение от конюшни, даже на время, было для пацанов глубоким личным горем и всенародным позором. Матери бывших двоечников и хулиганов дарили директорам фирмы на дни рождения пироги с яблоками, домашнюю ветчину, вышитые полотенца и снопы гладиолусов из своих палисадников. Директора с благодарностью принимали подарки и спрашивали, не нужна ли какая помощь. Директоров в фирме было семь человек, считая одну директоршу, и поговаривали, особенно в первые годы, об их бандитском прошлом. Жители Станового всех семерых директоров обожали. Не обожали только те, которые уже совсем спились, поэтому не могли рассчитывать найти работу, да и не искали. И еще старый ветеринар их не обожал, потому что всю жизнь был единственным, а тут вдруг понаехали какие-то молодые с дипломами, и хотя старому ветеринару предложили хорошую работу в ветлечебнице при конюшнях, он все равно обижался, потому что был уже не единственным, а одним из пяти.

Когда бабушка была жива, Вера каждое лето проводила здесь. На перемены особого внимания не обращала, если бабушка сама о них не заговаривала. Большинство нововведений бабушке нравились, и Вера привыкла думать, что это хорошо. В принципе, ей не было никакого дела до этих перемен, каждые каникулы, а потом — каждый отпуск она только и делала, что с утра до вечера возилась с бабушкиным хозяйством, с огородом, садом, курами и козой. Кур было много, целая толпа, совершенно неуправляемая толпа, безмозглая и истеричная, под предводительством всегда революционно настроенного петуха по имени Сталинский Сокол, который считал своим долгом каждый день вести свой народ на завоевание сопредельных территорий, а Вере потом приходилось бегать по чужим огородам и депортировать эту безмозглую толпу в родные пенаты. Коза по имени Козочка была существом необыкновенного изящества, с фигурой юной лани, белоснежной волнистой шерстью, тихим застенчивым голосом и доверчивыми светло-зелеными глазами. К сожалению, Козочка тоже больше всего любила путешествия по чужим территориям, удержать ее не могла никакая веревка ни на каком колышке, она перегрызала любую веревку или выдирала из земли любой колышек и спокойно отправлялась в путешествие. С чужих территорий ее не гнали за неземную красоту и застенчивый голос, дети обнимали ее и вплетали в сверкающую волнистую шерсть цветочки и бантики, взрослые кормили с ладони хлебом и сахаром и фотографировали своих чад в обнимку с прекрасной козой. Вера иногда тратила часы, чтобы отыскать эту тварь. В общем, забот у нее было полно, да еще в доме все время приходилось что-то поправлять, подновлять, где обои поменять, где оконные рамы покрасить… Бабушка удивлялась:

— Зачем тебе? Вот помру — и продавай ты этот дом, ну его совсем… Ведь не будешь здесь жить, что тебе в деревне делать… А эти-то, новые, и некрашеный купят, они всякие покупают, даже совсем барахло. Супатеевский дом десять лет без крыши стоял — и тот купили. Разломали совсем, а над подвалом вон какие хоромы построили. Надо думать, из-за подвала и купили, подвал там хороший. А у нас даже еще и получше будет, так что продашь подороже.