Блуда и МУДО

– Ну, это ваше личное мнение… – пробормотал Костёрыч, но Моржов желал догреметь до конца:

– Каким бы мудо ни было МУДО, оно – единственная роскошь нашего образования. Единственное его оправдание. Потому что у МУДО нет цели. А у Антикриза есть цель – преодоление кризисов. Антикриз работает на систему уже по определению, а МУДО – над системой. И какая уж это система – не важно, потому что интересно только то, что вне её. Для Манжетова МУДО – ещё никем не приватизированный ресурс, а для меня, для вас, для Щёкина – и смысл, и хлеб. Да провались она пропадом, ваша щепетильность, если у меня из-под ног выдёргивают землю!

– Цицерон! – указывая на Моржова пальцем, заявил Щёкин таким тоном, словно наконец-то догадался, кто перед ним такой.

– Пламенно, да… – неуверенно сказал Костёрыч, пряча взгляд. – Но роскошь – это когда есть средства… А Ковязин – город бедный.

– Антикризисный центр будет стоить куда дороже, – возразил Моржов. – Пользы с него будет столько же, а смысла – никакого.

– То есть вы хотите сохранить МУДО через подлог документов? – подвёл итог Костёрыч.

– Фактически – да. Но по форме это будет строгое следование правилам. Велено ехать в Троельгу – мы уехали. Велено сдать сертификаты – мы сдали. А проверять по факту нас не будут. Потому что в этой ипостаси мы системе не нужны, мы вне её. Вне её мы есть уже то, что мы есть. И всё зависит от нас. Рассказывайте Серёже, Наташе и упырям про родной край. Пусть Щёкин водит всех в походы. Пусть Розка устраивает массовые мероприятия – она же методист этого профиля. Пусть Милена учит английскому, а Сонечка – экологии, если она знает, что это такое. Сонечка ведь хотела вести в МУДО экологический кружок…

– От юннатов до пенатов, – вставил Щёкин.

– Кстати, о девушках, – вспомнил Костёрыч. – А как они отнесутся к вашей авантюре?

– Никак. Они об этом и не узнают. Им знать незачем. Я начичу за них сертификаты, и всё. Скажу, что Шкиляева согласна на такой расклад. Девицам ничего не грозит, никакое разоблачение. Пусть проживут этот месяц в Троельге как пожелают, по-человечески. Захотят – пусть хоть весь месяц бамбук курят. Позволим им эту роскошь. Всё равно от неё не обеднеет никто. Нафига нужны все эти великие цели, ради которых столько народу гробится?

– То есть девушки не будут знать, что всё это – надувательство, потёмкинская деревня? – уточнил Костёрыч.

– Им нельзя говорить правду. – Моржов усмехнулся. – Сонечка – клушка: куда её посадят, там она и будет сидеть. Скажи ей правду – она перепугается и всех сдаст, а в результате отправится к кавказцам на рынок. Розе Дамировне тоже нельзя говорить. Она на эту авантюру не согласится, потому что её вины в неприезде американцев нет и увольнять её не за что. Розка не пойдёт на риск. Она из тех, кто прячется, а не бунтует. На худой конец Розка уже и так придумала себе убежище – замужество. А Милене говорить нельзя ни в коем случае. Я же копаю под Антикриз, где она собирается быть директором. Зачем ей портить свою перспективу?

Щёкин курил, искоса поглядывая на Сонечку возле умывалки. Костёрыч запустил пальцы в бороду.

– А вам-то, Борис Данилыч, всё это зачем? – устало спросил он. – Да, вы доказали, что в результате вашей аферы всем нам станет хорошо. Но вам-то что с того? Вы, как я слышал, процветающий художник и в средствах не нуждаетесь. Особенного альтруизма я в вас ещё не видел… Да и на идеалиста вы не похожи, чтобы идти на труды и жертвы ради отвлечённого принципа роскоши как оправдания.

Моржов смотрел в печальные и добрые глаза Костёрыча за толстыми стёклами очков. Вот на этот вопрос он почти ничего не мог ответить – и даже наврать не мог.

Зачем это всё ему? Очень просто: из-за баб. Ему нравились все три: и Розка, и Милена, и Сонечка. Да, потом он может уступить Сонечку Щёкину, но уступать Милену и Розку Манжетову и Сергачу – хрена с два.

Однако, если МУДО не станет, девки сразу разойдутся по рукам. А Моржов никого из девок не собирался отпускать. Пусть в нём говорят атавистическая самцовость и тупая маскулинность, но он хочет сразу всех женщин, а отдавать не желает никого. У себя он считает «длиньше» и потому немедленно ввязывается в эту борьбу византийских мальчиков. За женщин, которые ему понравились, он согласен порвать и Сергача, и Манжетова. Или сдохнуть. А испрашивать дозволения у бестолковых баб он не находил нужным. Главные вопросы он всегда решал сам.