Журавль в небе

— Я не знаю, зачем он новую машину купил, — говорил Евгений, снисходительно посмеиваясь. Посмеиваясь! — Одну разбил, вторую разбил, третью разбил… Четвертую тоже разобьет.

— Разобьет, — соглашался Николай, усмехаясь. Усмехаясь! — Еще повезло, что сам ни разу не покалечился.

— А вот Носкову-младшему не повезло — руку сломал, — без всяких признаков сочувствия говорил Евгений. — Владимир Иванович сынка-то хотел в Германию отправить, хороший вариант наклевывался, очень выгодный контракт, надолго, года на три, кажется. И зарплата, конечно, не то, что он здесь выцарапывал. А сынок прямо перед отъездом руку сломал! Ну не придурок, а? Естественно, там сразу другого человека взяли. А этот месяц в гипсе ходит и ядом плюется. Носков его сейчас в банк пытается пристроить. На место Мишки Степанюка. Тот в другой бизнес подался, свой ресторан открывает.

— У него вроде бы уже есть один? — заинтересованно спрашивал Николай. — Или это не ресторан?

— Кафе было, — отвечал Евгений. — На жену оформлено. Ну, теперь у него новая жена, новая работа, ресторан новый будет. Секретаршу он тоже новую нашел.

Они переглянулись, усмехнулись одинаково: очень мужскими, снисходительными и понимающими усмешками. Усмехнулись! Оба. А за этой закрытой дверью лежит Анна, она не может дышать сама, и никто не может узнать, что там происходит с ее девочкой, никому нет дела до ее ребенка, никто не может помочь ее ребенку, им просто не интересно, что с ее ребенком, им интересно, у кого новая машина, новая работа, новая жена и новая секретарша. Что им ее ребенок? У них важные мужские разговоры, которые нельзя отложить на потом, которые обязательны именно здесь и сейчас, когда за закрытой дверью ее ребенок дышит только с помощью аппарата. Ублюдки.

— Пошли отсюда вон. К чертовой матери.

Это она сказала? Наверное, она — Евгений поднял голову и удивленно смотрит на нее, Николай поднялся, шагнул к ней, но наткнулся на ее взгляд и остановился.

— Оба, — глядя в лицо мужа ненавидящим взглядом, хрипло сказала она. — Оба отсюда вон. Подонки. Мерзавцы.

— Ты что, Том? — Голос у Николая был испуганным. — Что с тобой? Я не понимаю.

Евгений стоял рядом с Николаем, смотрел удивленно. Тоже не понимал.

— Дебилы. — Тамаре хотелось заорать во весь голос, но сил не было, и получалось тихо и хрипло. — Уроды безмозглые. Чтоб вы все сдохли. Своими руками бы придушила скотов вонючих.

Она поднесла руки к лицу и внимательно изучила растопыренные пальцы. Нет, у нее не хватит сил, чтобы придушить их своими руками. Нужно достать пистолет. Она даже почувствовала холодную тяжесть пистолета в ладони, медленно сжала пальцы, ощутила под указательным тугое сопротивление курка…

Потом оказалось, что ни Евгения, ни Николая уже нет, а она опять стоит возле закрытой двери, дрожит мелкой дрожью и все нажимает, нажимает на воображаемый курок воображаемого пистолета. Потом появился еще один зеленый врач — не из двери, а со стороны лестницы, — за ним шла Наташка, и они вдвоем оторвали Тамару от двери, увели на диван, стали наперебой говорить что-то, и она постепенно поняла, что с Анной все в порядке, она дышит сама, и проснулась, и ее перевели в палату! Как же ее переводили? Дверь все время закрыта! Ну да, там есть другой выход, прямо к лифту… К ней можно зайти, только не надолго, больной не следует волноваться, так что при ней не надо плакать. А она разве плачет? Она и все это время не плакала, и сейчас, при Анне, конечно, не будет. Скорей, да скорей же, куда идти? Она только посмотрит одним глазком — и все, и уйдет, честное слово, она не будет плакать…

Она и не плакала. Скорей всего, потому, что просто не успела заплакать. Сначала, скользнув взглядом по желто-зеленому лицу с глубоко запавшими глазами, черными веками и заострившимся носом, Тамара даже мысленно не соотнесла его с образом Анны. Просто с отстраненным сочувствием мельком подумала, что, наверное, тетка тоже после операции, бедненькая, таким старым операции особенно тяжело даются… Но тут тетка подняла черные веки, и на Тамару глянули Анины синие глаза, немножко сонные и забавно косящие, как у младенца. Глаза проснулись, сфокусировались на лице Тамары, серые губы дрогнули, блеснули белые зубы в такой знакомой, такой родной улыбке, и Анна тихо сказала незнакомым хриплым голосом:

— Ну вот, а ты боялась.

Огромное, оглушающее облегчение чуть не сбило Тамару с ног, затряслись руки и ноги, закружилась будто опустевшая вмиг голова, она обязательно упала бы, если бы кто-то не подсунул ей стул.