300 дней и вся оставшаяся жизнь

Генка быстро пробежал глазами корявые строчки. Час от часу не легче. Ну, зачем маман в контору поперлась, допустим, не секрет — каким-нибудь хитрым образом выпросить денег на выпивку, мать героя, все такое… А Инночка из себя декабристку строит, что ли? Зачем он ей нужен? В благородство поиграть? Из жалости? Ладно, пусть делает, что хочет, наиграется — бросит. Стиснем зубы и переживем.

Что простым стискиванием зубов дело не ограничится, Генка понял довольно быстро. Смотреть на нее, ощущать аромат ее духов, совсем уже слабый, но такой родной, чувствовать тепло ее руки, когда ей почему-то казалось, что ему плохо или больно, и она брала его за руку… Все это было абсолютно невыносимо, не совместимо с нормальной жизнедеятельностью, у него перехватывало дыхание и темнело в глазах. Не дорога домой, а персональный ад, где главный демон — его собственный страх. Страх не сдержаться, не схватить ее и не начать трепать, как терьер крысу: что тебе от меня надо, зачем ты меня мучаешь, я не верю, что ты меня любишь, а твоя жалость мне на хрен не нужна, оставь меня, наконец, в покое, мне и так тяжело…

Инночке тоже было страшно: они чертовски нелепо выглядели, любой московский милиционер мог задержать их «до выяснения». Генкины документы, которые она купила, надо было нести в военкомат по месту жительства, так ей сказал цепкоглазый главврач. Можно ли с ними передвигаться по железной дороге, она не знала, а спросить в кассе побоялась. Проблему с билетами она решила просто — купила целое купе в СВ. Дорого, конечно, но ей рассказывали знакомые собачники, что к таким пассажирам проводники не цепляются, именно так возят зверье на выставки в другие города. Для верности она сунула проводнику пятьдесят долларов и попросила не беспокоить. Тот понимающе ухмыльнулся и кивнул. За кого он принял их странную парочку, осталось для Инночки загадкой.

Уже в поезде она вспомнила, что они весь день не ели, как-то не до того было. Отправившись в вагон-ресторан, она закрыла купе на ключ. «Чтобы я не сбежал», — подумал Генка. А что, неплохая идея, если были бы деньги, перешел бы на другой поезд, куда-нибудь на северо-восток, например. Деньги и силы. Только сейчас он понял, насколько он вымотан, и физически, и морально. Да еще прошлой ночью он совсем не спал…

Когда Инночка вернулась в купе с жареной курицей в руках, Генка уже видел третий сон. Она села рядом и взяла его за руку. Так и просидела почти всю ночь, до самого дома.

Поезд прибыл в три часа ночи, а в половине четвертого Генка вышел из такси возле своего подъезда. Инночка расплатилась и тоже вышла. Генка удивился, но промолчал, поднялся на свой четвертый этаж, буркнул, мол, подожди меня здесь и пошел выше. Она не поняла и пошла вслед за ним. За столбом мусоропровода к потолку было что-то приклеено. Только человек, знающий, где именно искать, и обладающий незаурядным Генкиным ростом, смог бы добраться до небольшого пакетика. Генка грубо распотрошил добычу. Внутри оказались ключи. Значит, все время, пока Генка служил в армии, ключи от его квартиры оставались приклеенными к потолку полоской скотча между этажами. Когда они вошли, запаха — неприятного или любого другого — в квартире не было. Был дух. Полное ощущение, что здесь не только никто не живет, но и никого не было лет десять. Правда, топили исправно, и от этого было еще неприятнее.

— Ген, можно я окошко открою? — спросила Инночка.

— Делай, что хочешь, — сказал он, сбросил ботинки и куртку и пошел к дивану. За три минуты она развила бурную деятельность: распахнула настежь окно, проинспектировала холодильник, (выяснилось, что тот не только пуст, но и отключен), а в ванной не было ни геля, ни шампуня, а только кусок мыла, высохший и растрескавшийся за год до тонких осколков. Инночка налила полную ванну горячей воды и просто немножко полежала, чувствуя, как уходит вся безумная усталость, все напряжение этих двух последних суток. Когда она вышла из ванной, в кухне шумела вода. Что он там делает? Впрочем, не все ли равно… Он уже дома, здесь уже не опасно, пусть делает, что хочет, бояться совершенно нечего… Она поняла, что больше не может бояться, ожидать неизвестного, думать о том, что будет завтра… Она больше вообще ничего не может. Спать, спать, спать…

Генка закончил с мытьем столов, подоконника и полок и понял, что в квартире тихо. Заглянул в комнату — Инночка, оказывается, разложила диван, постелила простыню, надела на подушки наволочки. Правда, одеяла не нашла, укуталась пледом с головой, отвернулась к стене…