Длиннее века, короче дня

– Мне нужно, чтоб ты совесть имела! Чтоб ты свое место знала. Обнаглела с этой своей машиной, мужиками, подружками-шлюхами…

– Не поняла, какие претензии? У меня слишком много знакомых? Я нарушаю Правила дорожного движения? Вам что-то конкретное известно о нравственном облике моих подруг?

– Мне все известно, чтоб ты знала. И многим известно. Тебя ненавидят, ненавидят, ненавидят… Одного мужа выгнала, другого привела. Только говорят, что этот полюбовник уже помер. Может, его убили? Не удивлюсь.

– Что вы несете? – Маша пришла в ужас.

– Очень рада, если убили. Сама бы прикончила такую, как ты. Если еще раз…

– Пошла вон, – тихо сказала Маша, и Эстела почему-то попятилась. – Пошла вон.

Она исчезла, Маша закрыла дверь, не чувствуя ни рук, ни ног, посмотрела на себя в зеркало: лицо белое, как у привидения. Она бессильно прислонилась к стене. Она ничего плохого не сделала этому человеку, но он ее так страшно, бешено ненавидит. Господи, на что же способны люди, если у них есть причина? А может, беспричинная ненависть и есть самая страшная?

Еще один плохой вечер. Еще одна мучительная ночь. Маша металась между тяжелыми воспоминаниями и не тешила себя иллюзиями, что на земле остался хоть один человек, который ее любит. Или хотя бы жалеет. Утром в усталом мозгу возник хрустальный голос поэтессы:

• О одиночество, как твой характер крут!
• Посверкивая циркулем железным,
• как холодно ты замыкаешь круг,
• не внемля увереньям бесполезным.

«В конце концов, одиночество – это не самое страшное, – сказала себе Маша. – Это чище, чем предательство и коварство». Почему это пришло ей в голову, бог весть. Никто ее, собственно, пока не предавал. Просто облаяла полубезумная соседка. Нужно научиться ставить защиту. У гадалки, что ли, спросить, как это делается. Смешно. Именно гадалку Маша и собирается коварно подловить.

Глава 9

Виктор вошел в бухгалтерию: Валентины Петровны на месте не было, Катя увлеченно набивала какой-то текст на компьютере. Слишком увлеченно. Дураку понятно: это не платежная ведомость. Он встал за ее спиной и начал читать.

«Вот верите Митяй ништяк не даст соврать, он знает как меня клинит. Мужчина знакомый у меня умер, а его жена приехала ко мне с какой-то еще. Мне эта вторая ваще… ну, не по кайфу. Вся из себя то ли крашеная. Так типа извините, что мы спросили. Как я извеню? Если душа у меня болит…»

Катя оглянулась, увидела шефа, но мысленно перестроиться не смогла. На ее лице лежал отблеск страданий, о которых она решила поведать миру. Виктор вздохнул и молча вышел. У себя в кабинете он задумался: что с ней делать? И как ее уволить? Или пусть строчит свою безграмотную чушь на окладе? Он ни разу не застал ее за работой. Собственно, такая ли это чушь? Виктор вспомнил, как посылал ее в налоговую инспекцию с Алексеем, как она рвалась деньги отвезти Людмиле… Сейчас пишет, что у нее знакомый мужчина умер, ее «клинит», к ней приезжала его жена с кем-то. «Вся из себя то ли крашеная». Это ведь наверняка Маша. Таких ярких волос и он никогда не видел. Только натуральные рыжие волосы могут так вольно сиять и переливаться… Виктор уже два года в разводе. О семейной жизни помнит лишь, что чувствовал себя, как здоровый человек в инвалидной коляске. Насильственная ограниченность жизни. И еще постоянная смена цвета волос жены. Она была и рыжей, и красной, и серебряной… И всегда одинаковой. Вот с таким новым жизненным опытом он и ушел от нее при первой возможности, теперь всегда отличит натуральный цвет волос от любой покраски. Маша. Она приезжала с Людмилой к Кате? Маша? Леша, чего ты такого напутал с этими женщинами под конец своей короткой жизни… Может, съездить к Людмиле, вызвать ее на разговор… Что-то не так во всем, что произошло и происходит. Виктор решительно набрал номер Лешиной жены.

– Привет, Люда. Ты еще дома? Ну, как вообще? Самочувствие, настроение…

– Здравствуй, Витя. Да, мне дали несколько дней. Остальные вопросы пропустим.

– Ты извини меня. Я почему звоню. В нашей столовой продукты хорошие остались после поминок. Они ведь выкуплены уже. Давай я тебе привезу?

– Буду благодарна. Мы из дома, если честно, вообще не выходили все это время. Мама Аньке готовит из того, что есть.

– Ой, я тогда Анечке фруктов еще куплю, мороженого, что она любит?

– Я уже и не знаю, – расстроенно сказала Людмила. – Я со своей депрессией так плохо на всех действую, что Аня… Она сидит, как и мы. Ничего не хочет. Как больной и усталый ребенок, – Люда всхлипнула.