Жалобная книга

Ну, на то, собственно, и был мой расчет. Да и мне самому как-то проще рассказывать всю эту поучительную чушь не самой Варе, а вот, например, Михаэлю. Но при ее непосредственном участии.

Наконец наступает пауза – для меня. Варя-то как раз напряженно слушает ответ.

– Он говорит: «Тоже мне великая новость!» – наконец произносит она.

У меня глаза на лоб лезут от такой его реакции.

– Совершенномудрый господин Штраух мне ничего подобного никогда не рассказывал, – огрызаюсь наконец.

– Я не знаю, как по-немецки «совершенномудрый», – пугается Варя.

– Ну тогда назови его «благородным господином»… не знаю, придумай что-нибудь. Суть в том, что он эту самую «не-новость» мне в свое время сообщить не удосужился.

– Михаэль говорит, новичкам такого не рассказывают. И «старичкам» тоже не рассказывают. До таких вещей, – говорит он, – сами додумываются. А если не додумываются, то так дураками и помирают, ничего страшного…

Она глядит на меня растерянно, как ребенок, который впервые в жизни обнаружил, что папа тоже не все на свете умеет. Скажем, кататься на коньках. И как теперь жить, совершенно непонятно.

Охохонюшки.

После недолгой паузы я прошу:

– Пожалуйста, спроси: он считает, что это нормально? То есть так и надо: знать, что мы лишаем человека пусть даже самого мизерного, но все-таки шанса на… ну, не знаю, как сказать, на развитие, что ли?.. Знать и спокойно продолжать этим заниматься? Пусть объяснит хоть что-то, потому что я уже устал бродить в трех соснах, разыскивая там свой внутренний нравственный закон…

– Ну ты лихо загнул, – вздыхает Варя. – Сейчас, погоди. Попробую сформулировать… Знаешь, Михаэль смеется и спрашивает: ты по-русски всегда так заковыристо выражаешься? Он-то думал, ты такой немногословный, застенчивый юноша…

– Конечно немногословный, ежели по-аглицки, с моим-то словарным запасом! Зато мимика и жестикуляция у меня были, смею думать, на высоте… Пусть лучше на вопрос отвечает. Поржать надо мной дело приятное, понимаю, но ведь всегда успеется.

Снова пауза. Лицо Варино становится совсем уж серьезным.

– Михаэль спрашивает: «А кто ты, собственно, такой, чтобы иметь в себе какой-то нравственный закон?» – наконец докладывает она. – С чего ты взял, будто от тебя что-то зависит? Что можешь кого-то щадить или, напротив, губить? Нужно быть последним болваном, чтобы полагать, будто сам выбираешь жертву. Судьба столкнула вас на дороге – зачем она это сделала? Ясно зачем: чтобы случилось то, что должно случиться. Ты – накх, вот и делай свое дело, не майся дурью. Если кому-то суждено утратить единственный драгоценный дар еще при жизни, он утратит его, рано или поздно, так или иначе. В любом случае ты – не тот, кто принимает решения. Ты – просто инструмент. Пиле, которая страдает от необходимости пилить дерево, место в сказках Андерсена. А у нас не сказка, у нас жизнь… Ты только имей в виду, пожалуйста, это все я не от себя говорю, я – просто переводчик.

– Я помню, – улыбаюсь ей сочувственно. – Досталось тебе сегодня от нас, да? Бедный ребенок… Скажи ему вот что: судьба – это хорошо; быть инструментом судьбы – это мы понимаем, да. Вопрос иной: зачем судьба устроила эту катавасию с индийской старухой, практически у меня на глазах? Зачем она вынудила Юрку пересказать мне – не кому-то, именно мне! – все эти откровения? Пила судьбы смиренно интересуется, как быть, если орудующий ею дровосек явно не в себе и пытается использовать ее – ну, скажем, как музыкальный инструмент? Или, хуже того, в качестве опоры для саженца? Что тогда делать пиле?

– Он говорит: «Главное не ржаветь, остальное как-нибудь образуется». – Варя невольно улыбается. – Просит тебя не преувеличивать. Судьба устроила все это с понятной целью: для тебя пришло время узнать, как на самом деле обстоят дела. Вернее, для нас обоих пришло время это узнать, если уж ты меня припахал переводить… Значит, такая у нас судьба: не быть слепыми котятами. Михаэль говорит: тут как раз нет проблем, все яснее ясного.

«Нет проблем», значит.

Ага.

Я понемногу зверею от этой телефонной проповеди, но стараюсь держать себя в руках. Слушать надо пока – если уж взбрело в голову советоваться. А звереть будем потом. Или даже не будем. Забью на все, забуду, плюну – и точка. Но это удовольствие тоже отложим на потом. Если уж решил что-то забыть, надо сперва это запомнить, а то и забывать будет нечего, и даже забивать не на что будет, эх!