Жалобная книга

Смываю яркую, горячую кровь прозрачной холодной водой – такая вот поучительная притча о слабости и силе. Щелкаю по лбу ошалевшее от такого обращения зеркальное отражение, набиваю коротенькую записку: «Вернусь к вечеру, отдыхай от чудес», распечатываю ее на, слава богу, почти бесшумном принтере, одеваюсь и быстро, очень быстро уношу ноги.

На улице счетчик мой продолжает тикать, но уже гораздо тише. Стряхнув с ветки сиреневого куста горсть колючего, смерзшегося снега, завершаю умывание и внутренний диалог заодно. Мне, правда, не следует тратить время на такую ерунду. И без того мой вчерашний день был слишком короток – обычные человеческие сутки, двадцать четыре часа. Бесстыдное расточительство.

Гонимый демонами алчности, кружу по Москве, суюсь куда ни попадя, живу как попало, лишь бы жить, кидаюсь на все, что шевелится и жалуется, не разбирая судьбы. Веду себя как пьяница, ограбивший банк: скорее, скорее, скорее! Завтра будет поздно, а если не будет – тем лучше, значит, завтра продолжим банкет, нон-стоп, пока не захлебнемся.

Самому смешно.

Лет двадцать маялся в шкуре домохозяйки, навеки заблудившейся меж трех непарных мужских носков. Почти столько же скитался по начальственным креслам, одно другого мягче, пил, жрал, врал беспробудно, как по писаному, да на девчонок-секретарш орал всласть, пока не подошло время сердечных приступов. Тут-то я и опомнился, остановился – в отличие от своей жертвы, тот образ жизни менять не собирался, ибо не представлял даже, что можно существовать как-то иначе. Потом пел какую-то дикую галиматью (сам понимал, что кошмар, но пел как миленький). Впрочем, жизнь эстрадной полузвезды показалась мне чересчур утомительной, всего лет пять выдержал и махнул рукой: продолжайте без меня. Покружив полчаса по центру Москвы, зашел в книжный магазин, где собрал неплохой урожай. Сперва возил туристов по всему свету (были еще бесконечные, изматывающие и унизительные сцены ревности дома, но в целом беспокойная жизнь очаровательной загорелой брюнетки Нади пришлась мне вполне по вкусу). Потом учительствовал в дорогой частной гимназии и с наслаждением воспитывал собственных внуков. Ну и еще по мелочам. Утолил, что называется, жажду.

Вечность моя, надо сказать, уместилась в совсем коротенький промежуток времени. Домой я вернулся не к вечеру, как обещал, а много раньше. Часа в три дня. Благодушный и немного усталый, как нагулявшийся кот, но вполне готовый к новым подвигам.

И с порога почуял неладное. Под потолком сгустились тяжкие свинцовые тучи, невидимые глазу, но вполне осязаемые. Даже озоном в воздухе, ей-богу, пахло, как перед настоящей грозой.

Варя не выскочила навстречу, не окликнула меня из комнаты, даже смущенный, печальный взгляд исподлобья мне не достался. Как сидела с ногами на подоконнике, скрючившись, чуть ли не узлом связав гибкое свое тело, так и не двинулась с места при моем появлении, только отвернулась демонстративно. Одета, между прочим, с ног до головы. И парик уже на ней, вместо шапки, и ботинки. Только дубленка лежит на диване в позе распятого, чтобы надевать удобно было. Раз – и руки в рукава.

Хорошенькое дело.

Сердце мое – не то чтобы опустилось в пятки, а рухнуло, ко всем чертям свинячьим, куда-то в городскую канализацию, да там и осталось валяться. Заполучить его обратно не было ни единого шанса.

Паршиво. Не знаю что, как, почему и зачем, но – паршиво. Очень.

Онемевшими, неповоротливыми, неудобными, как вареные сардельки, пальцами расстегиваю куртку: все же натоплено. Ботинки не снимаю. Мало ли, вдруг и правда придется на улицу бежать за этой красоткой… Не надо было оставлять ее одну на полдня. Ох, не надо. Хотел бы я знать, что она напридумывать успела, пока я развлекался.

Тоже мне великий гуру. Кто же ребенка в самом начале обучения наедине с собой бросает? Да еще и влюбленного ребенка. Совсем плохо, совсем идиот.

Но Варя нашла для меня иное определение.

– Какое же ты дерьмо, – говорит. – Изумительное, нечеловеческое дерьмо… Или нет. Еще хуже. Самое обыкновенное дерьмо, ничего выдающегося. Такого вокруг полным-полно.

Очень может быть. Спорить не буду. Слова ей поперек не скажу. Мое дело маленькое: не дать ей удрать. А говорить может все что угодно. Радуюсь, что хоть в молчанку играть прекратила. Значит, есть шанс договориться. Правда, я ничего пока не понимаю, но… Ладно. Будем считать, что брань ее я честно заслужил. Так проще – считать, будто заслужил все, что с тобой происходит.