Будущее

— Милая, там меня очередь ждет. Ты по делу или просто поболтать? Можете зайти к нам вечером, мы с Джеймсом...

— Я по делу, ма. Хочу еще поднять твои показатели.

— Прости?

Аннели смотрит на нее в упор. Изгрызенная губа кровоточит.

— Ты что? — начинает Марго. — У тебя?..

— Не знаю. Ты мне скажешь.

— Сейчас? Я?

— Да. Прямо сейчас. Пока я не передумала.

— Если хочешь, тебя может посмотреть Франсуаза, она тоже... — Марго привстает.

— Нет. Ян... Выйди, пожалуйста. Мы поиграем тут в дочки-матери.

И я жду в коридоре; снова один среди беременных. На мою руку садится муха, я заношу ладонь, чтобы размазать ее, но забываю, зачем это сделал. Муха трет передние лапки друг о друга, две арабки в чадрах мужскими голосами говорят на своем языке, состоящем из одних гласных. Раз в минуту вентилятор, расположенный в трех метрах от меня, горячечно дышит в мою сторону и снова отворачивается, с улицы доносится чье-то заунывное пение, вдалеке играют на тамтамах, блестят от пота рыжие головы. У одной из рыжих отрублена кисть.

Меня тут нет. Я там, с Аннели.

Пусть эта бледная стерва скажет ей, что у нее все будет хорошо. Не знаю, почему это вдруг стало для меня важно; дело не в каком-то вопящем до посинения младенце и точно не в том, чтобы Рокамора смог ей однажды все-таки его заделать. Просто у Аннели все должно быть так, как нужно ей, — хоть раз. На эту девчонку свалилось слишком много. Если ей так надо уметь беременеть — пусть она может.

На мою руку садится вторая муха, еще жирнее первой. Ползет мерзко-щекотно к своей подруге; моя ладонь все еще занесена над ними обеими.

И Аннели не прогнала меня. Не выдала мой секрет нашим новоявленным братьям. Может быть, потому что еще рано от меня избавляться, потому что она еще не решила, нельзя ли меня как-нибудь применить. А может, потому что она видит во мне не только штурмовика, не только насильника, не только телохранителя? Потому что...

Та муха, что пожирней, вскарабкивается сзади на первую; та пытается ее сбросить, но только для виду; обе жужжат сладострастно, мельтешат крыльями, якобы чтобы взлететь, но любовь приземляет их. Хочется прибить одним махом обеих, но что-то мешает. Что-то мешает. Отдергиваю руку — и они отправляются догонять друг друга по воздуху, совокупляясь прямо на лету.

Дверь распахивается, Марго в своем наморднике кричит медсестру, нужно делать какие-то анализы; она еще бледней обычного. Кряжистая азиатка в халате провозит в ее кабинет допотопный агрегат с щупами и мониторами, тот дребезжит на выщербленном полу. Женщина без кисти уважительно машет культей вслед агрегату. Перехватывает мой взгляд, обращается ко мне за одобрением:

— Вот это техника! — Такой акцент, будто она слова топором вытесывает.

— Высший класс.

Мой ответ ее приободряет; видно, что ей хочется потрепаться.

— У нас-то дома на весь район один доктор всего был. Доктор был хороший, только лекарств у него не было. А из техники у него была серебряная трубочка. От отца досталась.

— Что? — Я прислушиваюсь. — Какая еще трубочка?

— Серебряная трубочка. От дифтерии лечить.

— Что такое дифте... Как?

— Дифтерия. Когда горло пленкой зарастает, такая болезнь. И человек задыхается насмерть, — охотно объясняет безрукая. — У нас многие хворают.

— А зачем трубочка?

— Ее в горло больному вставляют. Пленку прорывают. И он через эту трубочку дышит, пока болезнь не пройдет. Пленка серебра боится.

— Суеверие какое-то. Нет такой болезни, — уверенно говорю я.

— Как нет, если у меня брат мальчишкой от нее помер? — Она цыкает зубом.

— И что же его доктор не спас своей трубочкой?

— Не смог. У него ее сборщики податей отобрали. Серебро же.

— Это где такое бывает? — интересуюсь я.

— Из России мы, — улыбается безрукая.

— О! А я знаю, у вас там...

Но тут другая рыжая хватается за свой раздутый живот, и нашей светской беседе конец. Они принимаются лопотать на своем лесорубском языке, азиатка-медсестра выскакивает из кабинета — лицо бесстрастное — и волочет ту, что с обеими кистями, в родильный цех, или как там называется это помещение. Безрукая, шаркая, спешит за ней, уговаривая, наверное, потерпеть.

Дверь в кабинет Марго остается приоткрыта, изнутри доносятся голоса. Меня не звали, но мне необходимо все знать. Прячусь и подслушиваю.