Мышьяк за ваше здоровье

И только сейчас Анюта вспомнила, зачем ринулась сегодня в это безумное плавание. Да чтобы предупредить Петра: в его доме обыск! Бушуев окончательно спятил и пошел на него войной!

Ну надо же… С той минуты, как она провела лодку сквозь зеленый тоннель в тихую, уединенную заводь, у которой был такой странный пятнистый берег, Анюта больше ни о чем не думала, как о спасении своей жизни. Она забыла даже про Петра… и вот он теперь вернулся домой с рыбалки, а с чем встретился? С погромом в своем доме! И Анюты не было рядом, чтобы поддержать, приободрить его!

Она побежала вверх по тропинке что было сил, но очень скоро запыхалась. Только сейчас почувствовала, как ужасно устала и проголодалась. Ведь за весь день у нее маковой росинки во рту не было: несколько раз черпала ладошкой воду из реки, вот и все. Помнится, она завтракала у тетки, еще перед тем, как ехать на автостанцию… Господи, да неужто это было сегодня? Кажется, несколько лет назад. Сколько всего случилось с тех пор! Самый длинный день в ее жизни. Но кончится же, кончится когда-нибудь и он. Скорей бы увидеть Петра, скорей бы…

Однако первым, кого Анюта увидела, лишь войдя в деревню, был не Петр, а Иван. Иван Бушуев. Он сидел на бревне, лежащем у заброшенного дома, стоявшего почти на обрыве, и смотрел на закат. Анюта в первую минуту испугалась, что Ванька зачем-то поджидает ее, но он, к счастью, даже не заметил девушку – глаза его и впрямь были устремлены на небо.

Анюта оглянулась. Небо как небо, чуть подернутое предвечерним мягким, золотистым отсветом. До настоящего заката дело еще и не дошло, хотя облака на горизонте уже посинели, а солнце набирает красноту, утрачивая раскаленную белизну, которой сияло весь день. Но вечер уже ощутим во всем: в посвежевшем воздухе, в потемневшей, словно бы задремавшей реке, в том, что отражение противоположного берега вдруг стало особенно четким, зеркально точным, только опрокинутым.

Анюта нахмурилась. Закаты всегда навевали на нее тоску, она больше любила рассветы, хотя иной раз одолевала тяга снова и снова впитывать в себя безудержную грусть увядающего дня. Она и весну любила больше, чем осень, однако не могла удержать восторга перед сентябрем и октябрем.

Ох, да о чем она думает? Какие закаты, какая осень? Думать надо о том, почему Ванька сидит здесь! Кого-то подкарауливает? Не ее ли? А может, Петра? Хотя нет, Петр, конечно, уже в селе, ведь его лодка на месте. Значит, Ванька отдыхает от трудов своих неправедных, переживает острое разочарование, которое его, конечно, постигло, когда он ничего не нашел при обыске в доме Петра.

Конечно, не нашел! Там и не могло ничего быть!

Анюта торопливо пошла по дорожке – Бушуева никак не обойти, разве что ломиться через забор заброшенного дома, торить тропку среди бурьянов, которыми зарос давно не паханный огород. Ну да, станет она народ смешить, бегая от Ваньки, словно преступница! Народу, правда, нет никакого вокруг, смеяться некому, однако Анюта была слишком горда, чтобы дать Бушуеву хоть повод заподозрить, что боится его до дрожи.

Она была уверена, что Иван окликнет ее – или какую-нибудь гадость про Петра скажет, или хоть поздоровается, – однако он молчал, даже, кажется, не поглядел на Анюту, словно ее и не существовало.

Ну и ладно, не больно-то хотелось. Она тоже не собиралась ни здороваться, ни заводить каких-то разговоров – промчалась мимо со всех ног. Перед тем как повернуть в улицу, оглянулась. Бушуев все так же сидел, не шевелясь, уставясь на закат.

И вдруг Анюта почувствовала недоброе. Что-то случилось. Что-то плохое, еще хуже даже, чем ограбление сберкассы, чем преследование Бушуевым Петра. Что-то страшное – страшнее, чем сегодняшние гонки Анюты по заманихинским протокам!

У нее вдруг ослабли ноги – сказались усталость целого дня, голод, волнение и страх. Остановилась, придерживаясь за ближний забор – и чуть не упала, услышав рядом голос Катюши Перебываловой:

– Ань, ты чего?

О господи, ну и денек… Мало ему было начаться со встречи с Катюшей – он еще непременно желает этим же закончиться!

Отстранилась от ограды, приняла независимый вид:

– А что такое?

Катюша выбралась из-за малины, отложила тяпку – должно быть, рубила траву, которая, даром что июнь, успела вымахать под кустами, окаймлявшими участок, чуть не до пояса, – недоверчиво уставилась на Анюту:

– Ты где была, скажи на милость? Тебя тут обыскались все, и мать твоя избегалась по деревне, и Петр просил тебя поискать.