Стыдные подвиги (сборник)

Мама считала меня крутым парнем. Наверное, оттого, что сама была очень решительная женщина.

Сам же я себя за крутого не держал. Разве что в отдаленной молодости, в начале девяностых, недолго; может быть, год или два года.

Но мама — да. В восемнадцать лет она приехала из теплого многоэтажного города, где была канализация, дворники и уличное освещение, — в деревню Узуново, имея в одной руке диплом учителя русского языка и литературы, а в другой — виолончель, и с этой виолончелью шла меж заборов, а за заборами бились в истерике цепные псы, настоящие — их специально держали впроголодь, чтобы злее были и цепями звенели активнее. Она шла, пока не добралась до дома директора местной школы, впоследствии — моего деда.

Я сидел, пил чай, слушал, как мама вслух мечтает о доме с верандой, о цветниках, гамаках и прочих приятных штуках, а сам думал, что, если бы умел играть на виолончели, — черта с два поехал бы в деревню Узуново. И ни в какую другую деревню не поехал бы. Зачем деревня, если есть виолончель? С виолончелью можно и в городе зацепиться. Там, где канализация и асфальтовые тротуары. Так я рассуждал — циничный и испорченный сын благородной матери.

Впрочем, думал я далее, тогда, сорок с лишним лет назад, были совсем другие времена. Меня бы не спросили. Никаких дискуссий. Подхватил виолончель — и бегом побежал, куда велят. Жестко было поставлено и просто. Директор школы — ездил за зарплатой в районный центр верхом на лошади.

Обсуждение покупки земельного участка происходило на кухне, а где еще, мы же интеллигенты, кухня — наша традиционная территория; сын курил, потом пришел курить отец и присоединился к разговору. Без особого, кстати, желания. Он не хотел покупать землю. Он вообще ничего никогда покупать не хотел, не умел ни продавать, ни покупать, а умел только делать, создавать и придумывать.

— Не слушай ее, — сказал отец. — Блажь это все. Мудовые рыдания. Какой участок, какой дом, кто будет его строить? Я не буду, я устал.

За жизнь он построил три дома и четыре гаража, не считая сараев, бань, погребов, навесов, печей и каминов.

Как и мама, он тоже был человек поступка. Крутизны невероятной. Когда мимо его забора шла мама с виолончелью, он как раз паял из подручных кусков железа очередной магнитофон и собирался поступать в Нижегородский кораблестроительный институт. Его инженерный талант мучил его. Позже он построил — тоже из бросовых материалов — автомобиль с передним приводом и полностью алюминиевым кузовом. На двадцать лет раньше, чем такие автомобили стали делать в моей стране.

Иногда я люблю козырнуть выражением «моя страна», — хотя какая она, к черту, моя, это страна отца моего и мамы моей, это их поколения страна, это они ее создали, а я, мы… Эх, о нас лучше помолчать.

Папа вынашивал планы, Нижегородский кораблестроительный был неизбежен, — однако у судьбы своя воля: мимо забора прошла мама с виолончелью, и спустя примерно год на свет появился я. Отец хладнокровно поставил крест на профессии кораблестроителя, остался в деревне Узуново на долгие тринадцать лет, выучился, как и мать, на учителя и всю жизнь проработал в школах. Вот такой крутизны человек.

Что касается меня — я не уродился. Разочаровал. Принес мало пользы. Из университета сбежал, сменил десяток профессий, банковал миллиардами, пил водку, сочинял романы. Толку вышло мало как от миллиардов, так и от романов. От романов все же чуть больше, чем от миллиардов. Однако мама все равно мне доверяла и считала умным и опытным человеком.

Были периоды беспробудного пьянства, когда она меня не уважала. И периоды страшных ссор с женой, когда я приезжал в родительский дом в три часа ночи, обкуренный и заплаканный, с полупустой бутылкой коньяка «Белый Аист», прижимая к груди рваный пластиковый пакет с рукописями.

Каждый раз, уходя от жены, я первым делом спасал именно рукописи.

Были периоды нищеты, когда я сидел без копья, а мама предлагала меня трудоустроить, — я гордо отказывался; гордость нельзя пропить, это всем известно.

Потом как-то наладилось — и с женой, и в плане денег, пить стал меньше, потому что больше уже не мог, и мама меня опять зауважала.

В середине нулевых отец работал уже не в школе — в техникуме, расположенном в самом диком и жестоком районе города, как бы в Гарлеме; техникум грабили еженедельно, по большой и по маленькой, свои же ученики, подростки. Однажды некий ловкий паренек, зайдя в подсобное помещение, вытащил из висящей на стене отцовой куртки бумажник. Пропали две тысячи рублей и все документы на машину. Вечером мама застала отца в глубокой скорби. О деньгах ограбленный не печалился, но ходить по инстанциям и восстанавливать все эти талоны, технические паспорта и прочие казенные бумажки было ему невыносимо. Отец ездил на машине сорок пять лет, права получил еще при Никите Сергеевиче Хрущеве и ненавидел Государственную автомобильную инспекцию так, как может ненавидеть ее только человек, получивший права сорок пять лет назад при Никите Сергеевиче Хрущеве, во времена, когда на всю деревню Узуново было всего два дорожных знака: один на въезде, другой на выезде.