Коронованная распутница

– Что ж ты, Марья Даниловна, сделала?! – в ужасе вскричала Катерина Терновская.

– Да я и сама не знаю, что делать, – отвечала та потерянно.

Между тем ребенок родился. Марья схватила его и придушила, не обращая внимания на плач Катерины, которая знай причитала:

– Что ж ты, Марья Даниловна, делаешь?

– Молчи, – стонала Марья, вряд ли соображающая вполне, что делает. – Молчи, дьявол ли тебя спрашивает?

Слегка собравшись с силами, она обернула мертвого ребенка в полотенце и сунула сверток Катерине:

– Возьми его, отнеси куда-нибудь да брось.

– Не смею я этого сделать, – отвечала трясущаяся служанка.

– Когда ты не возьмешь, – сказала Марья, – то призови своего мужа.

Был уже поздний час ночи; Марья, измученная душевно и телесно, упала на кровать. Сон сморил ее, но то был неспокойный сон. Так же, в легком полузабытьи, дремала и Катерина. С трудом дождались утра, Катерина пошла и привела к Марье своего мужа, первого дворцового конюха Василия Семенова.

Марья поднесла ему водку, а потом подала завернутого в куль мертвого ребенка и велела выбросить в укромное место.

И Катерина, и Василий были крепко преданы этой доброй, щедрой на подарки, но несчастливой девушке, поэтому повиновались беспрекословно. Однако в хитром деле сокрытия улик они были не искушены, поэтому концы в воду спрятать не смогли – так, как оно следовало бы…

Через два или три дня приехал из Ревеля Орлов и застал любовницу едва живой.

– Что с тобой сделалось? – спросил он испуганно – никогда не видел Марью такой изможденной.

– Маленько было не уходилась, – ответила она со слабой улыбкой. – Вдруг схватило: сидела я у девок, они после насилу меня в мои палаты привели, и месячное вдруг хлынуло из меня ведром.

Орлов поверил.

Между тем при дворе, между денщиками, фрейлинами, служанками, придворными дамами ходили слухи, которые тревожили Марью. Говорили, будто в Летнем саду у фонтана в зарослях нашли мертвого подкидыша. Кто говорил, что это дитя Гамильтон (все-таки приметили люди ее полноту, а потом внезапное похудение!), кто обвинял других фрейлин, которые блудодействовали направо и налево, только лучше умели таить шило в мешке. Орлов, слушая сплетни, порочившие его любовницу, взбесился и устроил ей допрос с пристрастием:

– Как это на тебя говорят, что ты родила и ребенка убила?!

Та стала плакать и клясться:

– Разве бы я тебе о таком деле не сказала?!

– А почему ж все вокруг твердят, будто ребенок, найденный у фонтана, – твой?

Марья вновь стала плакать и божиться, но сомнение не ушло с лица Орлова, и Марья опасалась, что любовник ей не поверил. По этой причине или по другой, но он начал все более от нее отдаляться. И опять возобновилась его связь с генерал-майоршей Авдотьей Чернышовой…

Замученная ревностью, Марья решила погубить свою соперницу сплетней – одной из придворных интриг, которые так часто удавались другим, почему бы и ей не попробовать? Она задумала напугать Орлова и тем отвадить от Авдотьи. Он хоть был удалой любовник, но большим умом не отличался, так что Марья рассчитывала с успехом заморочить ему голову. И вот как-то утром, когда Орлов пил у Марьи кофе, та потребовала с него сохранения строжайшей тайны и стала говорить:

– Сказывала мне сама государыня-царица о том, что один денщик говорил с Авдотьей о ней, о царице: кушает-де она воск, оттого у нее на лице угри.

Орлов со страхом и любопытством начал спрашивать, кто же этот денщик, решившийся на такое ужасное преступление. Марья никого не называла.

После этого Орлов отбыл по служебному поручению.

Довольная началом интриги, Марья решила пойти дальше и, всеми силами желая выкопать своей сопернице яму поглубже, принялась рассказывать княгине Прозоровской и многим другим при дворе, что о страсти царицыной есть воск и об угрях, на ее лице происходящих, говорили Чернышова с Орловым. Она, бедняжка, надеялась, что Орлов испугается этих слухов (оскорбление ее императорского величества!!!) и более с Авдотьей вязаться не станет.

Орлов воротился и попал в бушующий костер сплетен, главным топливом для которого был, оказывается, он. Денщик перепугался до потери рассудка. Оказывается, государыня считает его виновным! Надобно немедля оправдаться! Он тотчас бросился к императрице, пал к ее ногам и принялся уверять, что никогда ничего не говорил ни о воске, ни об угрях.

Катерина вытаращила глаза. Оказывается, сплетня, которая была на устах у всего двора, не дошла до нее! Однако она сочла себя оскобленной тем, что все вокруг, оказывается, обсуждают угри, которые и в самом деле ей ужасно досаждали, и призвала первую виновницу, пустившую слух: Марью Гамильтон.