В Калифорнии морозов не бывает

Я положил телефонную трубку и тут же забыл про Лилию. Вот странно: у меня с нею было связано столько серьёзных планов, а я о них даже не вспомнил.

И потом ни разу не вспоминал. Лилия сама не звонила, она на меня обиделась, конечно. И любая бы обиделась, я это понимал, всё-таки столько усилий потрачено, и договаривались заранее, а тут вдруг — обстоятельства… Но я ей тоже не звонил. Как-то не хотелось, незачем было. Я жил сам по себе и ждал июня.

Она иногда писала Марку, он всегда читал её письма мне вслух, там ничего секретного не было. Особенно смешные места Марк иногда перечитывал по несколько раз. Всегда очень радовался, хихикал себе под нос. Мы с Марком в то время как-то особенно сдружились. Он стал кое-что о ней рассказывать. Не то, чтобы специально, а когда к слову приходилось. Но к слову приходилось довольно часто, она у нас печаталась почти в каждом номере, даже свои так часто не печатались. Два-три рассказа в год — уже хорошо. Никто не возмущался, все понимали, что авторов много, если кого-то без очереди будут печатать, так это же сразу склоки начнутся. А её печатали почти в каждом номере. И — как будто так и надо, никто хай не поднимал. Наверное, это было решение Главного. А Марк рассовывал её рассказы по разным газетам, журналам и сборникам. За границей её стали печатать очень часто, особенно часто — в Болгарии, в Чехословакии и в Венгрии. В Англии и во Франции тоже несколько раз печатали. Я тогда думал, что она очень хорошие деньги получает. Может, и вправду получала. Тогда за гонорарами следили очень строго, такого не было, чтобы автору гонорар не отдали. А в центральных газетах и журналах гонорары хорошие были. За границей — не знаю. Я в зарубежных изданиях тогда не печатался. Но даже если ей платили только наши издания, — и то большие деньги. Для провинции — просто огромные.

Это Марк мне как-то рассказал, что она из глубокой провинции. Вот вам и свой круг. Марк даже не знал, кто у неё родители. Знал только, что она в областной газетке сидит. На прошлый семинар она вообще случайно попала. Кто-то из наших был в командировке, листал в библиотеке подшивки местных газет, искал подходящую тему, и наткнулся на её материалы. Зашёл в её газету, с ней не встретился, она тоже в командировке была, а газет с её материалами секретарша надёргала из подшивки, даже не спросила, зачем они ему. Наш эти газеты привёз и Марку показал. Марк сразу написал в их областной Союз журналистов ей персональный вызов на Всесоюзный семинар.

Это, кажется, был последний Всесоюзный семинар, потом уже никаких Всесоюзных семинаров не было, потому что и Союза вскоре не стало. Да и многих центральных изданий не стало. Тогда ещё всё вроде бы держалось, многие думали, что обойдётся как-нибудь, но некоторые уже заранее принимали меры.

Отец Лилии был из тех, кто всегда заранее принимает меры. Хотя ему-то опасаться было особо нечего. Он всегда был при кормушке, при любых начальниках. Он входил в самый высший круг, но при этом никогда не козырял своей близостью к властям. По-моему, он даже не был членом партии. А по заграницам ездил — сколько угодно. Умный был человек. И о семье думал, не то, что другие. И от Лилии ничего не скрывал. Он детей так воспитывал, чтобы они были готовы к тому, что всё может быть.

Это Лилия сказала мне, что всё может быть. Тогда ещё не страшно было, ещё казалось, что весь этот плюрализм скоро растворится, как всегда всё растворялось в этой стране. Даже анекдоты стали сочинять, что-то про очередной вывих, который все приняли за коренной перелом. С продуктами стало трудновато, с бытовыми вопросами, а так — всё как обычно. Только пресса недопустимо распустилась, печатали вообще чёрт знает что. Хотя все оставались органами ЦК. Работать стало очень трудно. Никто не знал, что можно писать, что нельзя. Главный ездил в сектор печати по два раза в день. Совсем хмурый стал.

Лилия позвонила мне в начале мая. Сделала вид, что ничего не случилось, как будто мы всё это время так и встречались каждую субботу. Вроде бы без упрёка выразила сожаление, что в Коктебель я поехать не смогу. Я тогда подумал, что теперь бы я смог поехать. Сумасшествие моё прошло, я уже не сидел, как парализованный, не ждал, когда дверь откроется — и… Я жалел, что отказался от путёвки. Но Лилии об этом не стал говорить. Мама говорит, что человек не должен менять своих решений, особенно если это связано с дополнительными хлопотами для других людей. Люди такого не прощают. В общем, я тоже выразил сожаление, что не смогу поехать. Лилия сказала, что она не против встретиться, я сказал, что тоже не против. Мы встретились в субботу и поехали ко мне на дачу, как раньше.