Несбывшаяся весна

– Что тут происходит? – высокомерно спросил хирург и рывком поднял из воды мокрую, грязную и растрепанную Валентину. Потом точно таким же рывком он поставил на ногу и на костыль лейтенанта Пашкова – Сергей Сергеевич был мужчина могучий. – Что вы делали в перевязочной, Евсеева?

Конечно, не было ничего криминального в том, что медсестра оказалась наедине с раненым в перевязочной. Обычное дело – перевязка. Но ведь на воре шапка горит! Какая перевязка может быть во время тихого часа? Рыльце у этой сестры и этого раненого было в таком пушку… Кроме того, Валентина, всегда аккуратненькая, словно бы накрахмаленная, была в отчаянии от того, что Сергей Сергеевич, мужчина не только могучий, но и очень симпатичный, вдобавок холостой, застал ее валяющейся в луже, и теперь она стояла перед ним, словно мокрая курица. Мокрая и довольно грязная притом! Она совершенно растерялась и, ничего не соображая, ляпнула:

– Я делала лейтенанту раскрутку!

Воцарилось мгновенное молчание, а потом главный хирург, сестра-хозяйка и даже Ольга так и закатились смехом. А Валентина, осознав, что́ сморозила, угрюмо зыркала на них.

С помощью закрутки , нехитрого устройства из двух шин, веревочки и клинышка, устраняли контрактуру – потихоньку разгибали и разминали негнущиеся после переломов или ранений суставы.

– Ты, Валя, главное, не забудь все, что раскрутила лейтенанту, обратно прикрутить, а то потом его нам из части вернут как недоукомплектованного! – мягко проговорил Сергей Сергеевич и пошел по коридору, а Валентина смотрела ему вслед – и всем было понятно, что она навсегда прощается со своими мечтами относительно этого красивого доктора.

С тех пор слово «раскрутка» стало означать шашни медперсонала с выздоравливающими.

Вот и сейчас – все захохотали, вспомнив тот случай. Не смеялись только Валентина, что понятно, и Ольга. Боже упаси! Валентина с тех пор затаила к ней великую неприязнь и считала именно ее виновницей случившегося.

Ну что ж, так оно и было… Правда, Ольга разлила воду нечаянно. Но Валентине было на это наплевать. Вот и сейчас Ольга перехватила ее мстительный взгляд и осторожно отступила в коридор.

Валька такая язва… Конечно, у нее за плечами медучилище, конечно, она хорошая операционная медсестра, конечно, хирурги госпиталя любят с ней работать, но язык у нее совершенно змеиный: злой и беспощадный. Санитарок вообще за людей не считает, особенно Ольгу невзлюбила – и почему-то с тех пор, как та вернулась из последнего рейса «Александра Бородина». Вернулась едва живая от усталости и пережитых страданий, похудевшая, подурневшая, измученная физически и нравственно, вернулась замкнутая, словно обожженная, с трудом привыкающая к относительно безмятежной жизни тылового госпиталя. Ее жалели, к ней относились теперь совсем иначе, чем до рейса, на нее смотрели с уважением, как на настоящую фронтовичку – ведь практически все сестры и врачи военного госпиталя, за небольшим исключением, сами войны и в глаза не видели. Однако Валька не упускала случая съязвить насчет «некоторых героинь», у которых «руки не тем концом вставлены».

И вот теперь Валентину в очередной раз публично высмеяли – все по той же причине, виновной в которой она считала Ольгу.

Ольга сочла за благо убраться с глаз долой, благо работы для санитарки в госпитале всегда невпроворот.

Наверное, наступающая весна действовала не только на раненых, которых тянуло в самоволку. Разговоры на интересную тему продолжались и среди медперсонала.

Уже под вечер, после ужина, собрались в бельевой вокруг принесенного из столовой чайника: кипятку с сушеным смородиновым листом хлебнуть да опять разбежаться по палатам, – как вдруг Валентина воскликнула:

– Девочки, девочки, что было! Иду вчера в девять вечера по улице, смотрю – мама родная! – наш Лапушкин из второй солдатской палаты. Без всякой формы куда-то потелепался! Халат короткий, кальсоны из-под него выглядывают, в носки заправлены, на ногах тапки, на палочку опирается и, как гусь лапчатый, шлеп-шлеп тапками в конец улицы. На голове, девчонки, бумажная шапка – ну, из газеты. «Лапушкин, – говорю, – куда ж ты поковылял, родненький?! Февраль на дворе! Простудишься! Да и посмотри на себя! Не знать, что ты из нашего госпиталя, так ведь можно подумать, что из психушки на Ульяновской сбежал!» А он: «Ха-ха-ха! Ничего, Валюша, психушка вон где, а госпиталь вон где. Я к родне в гости иду. Меня там и такого принимают, не брезгуют, как некоторые!» И пошлепал дальше. Ну в точности гусь лапчатый! – взвизгнула от смеха Валентина.