Любовник богини

— Как прошлой полночью… — бессмысленно повторил Василий. — Значит, это самоубийство было угодно Кали?

— Да, да! — с жаром согласилась Тамилла. — Богиня будет довольна, что ее земное воплощение сольется с нею.

— А Нараян? — тихо спросил Василий.

Глаза Тамиллы сделались огромными.

— Нараян? Я не знаю…

— Если ты скажешь, что не знаешь Нараяна, я не поверю! — Василий с новым раздражением стиснул ее кисть, мимолетно удивившись тому, какая сильная, упругая у нее рука. — Ты была там, в водоеме… на острове!

Ион едва не ударил тебя за то, что я тогда… ты помнишь?

Она медленно опустила ресницы:

— Помню ли я? О… это мое несчастье! Мне жаль Нараяна! Он жертва своего сердца, потому что он так же полюбил богиню, как я…

И вдруг обвилась всем телом вокруг Василия, припала жадным ртом к его губам, а руки продолжили то, что она успешно завершила в темном водоеме, но чего не удалось ей сделать в одном из покоев этого дворца. Ну, волшебный, многообещающий третий раз…

Она вела ладонями по его телу, и Василию казалось, что перед ним великолепная арфистка, которая прекрасно знает, как заставить все струны мужского существа запеть любовную страстную песнь. Арфистка, да…

Он был в одном салоне в Париже, они были там вместе с Реджинальдом, и дама в сиреневом туалете, с высоко подобранными белыми волосами, играла в честь победителей дивные мелодии. Однако у Василия весь день чудовищно болела голова после ночи с Эжени… вдобавок там присутствовала не одна Эжени, а еще две какие-то красотулечки — или три?.. Словом, было не до музыкальных пассажей, он только с преувеличенным дурацким вниманием следил за длинными мелькающими пальчиками, которые перебирали струны так проворно, как пряха — прядет, кружевница — плетет, сборщица чая — скручивает листочки, а человек, ненароком севший в муравейник, обирает с себя жалящих воинственных насекомых. И вот перебор пальцев сделался таким стремительным, что за ним просто невозможно было уследить… у Василия кругом пошла голова, а к горлу подкатил комок, и какое-то мгновение он холодел от ужаса, что его сейчас вывернет на бесценный обюсонский ковер, словно беременную институтку…

Он резко кашлянул и перехватил запястья Тамиллы уже около своих бедер.

— Постой, — проговорил, чуть задыхаясь. — Я больше не могу… не могу терпеть. До смерти боюсь щекотки.

Одним бессмертным богам известно, как ему удалось облечь сугубо русскую грубость в щелкающий, шелестящий, попискивающий, будто птичьи голоса, язык этой страны, этой лживой женщины.

Она оторопела на миг — только на миг, но тотчас очнулась — и рванулась было во тьму, которая ее породила на горе и муки Василия, однако даже это сильное, гибкое тело не могло противостоять стальному аркану, которым ее захлестнула рука взбешенного мужчины.

— Не дергайся, змеища! — прошипел он. — Что, наступил тебе на хвост? Ничего, послушай-ка! Думаешь, я по верил тому, что ты здесь наплела? А знаешь, почему не верю? Потому что я жив! Я жив! Это значит, что и жена моя жива, потому что, умри она еще до полуночи, и я не встретил бы рассвета. У нас с ней одно сердце, кровь одна — жизнь одна. — Он хрипло расхохотался. — Ни минуты не верил тебе, ни единой минуточки. Мне хочется опять окунуть тебя в воду да еще хорошенько поскрести скребком — глядишь, и эту мерзкую личину отмою, а там еще какую-нибудь пакость обнаружу. Не ту ли тварь, которая завела Вареньку на Башню Молчания? Ты, я погляжу, здесь и швец, и жнец, и в дуду игрец? На все руки от скуки?

Он уже не затруднял себя переводом, чудилось, забыв все слова на хинди: ничего, поймет!

Впрочем, и Тамилла не сомневалась, что он поймет ее, когда вдруг закинула голову — и нечеловеческий рев, словно бы исторгнутый сонмищем демонов, вырвался из ее груди:

— Майн бхука хо! Я голодна!

И трижды прокричала сова.

Василий невольно разжал пальцы, но тут же мгновенное оцепенение прошло, и он понесся следом за убегающей Тамиллой. Она неслась так, словно решила разбиться вдребезги о каменную стену, и на миг Василию почудилось, будто она сквозь эту стену проскочила-таки, однако там была всего лишь тяжелая занавесь, которая разомкнулась, пропустив Тамиллу, и вновь сомкнулась за ее спиной.

Ему хватило времени сунуть левую руку в латунную рукавицу ханды, а правую оперить железной когтистой перчаткою, и он думал, что готов ко всему, когда прорывался через черные, тяжелые, душные складки занавеси… однако от того, что открылось перед ним, у Василия на миг перехватило дыхание.