Любовник богини

Та ночь… Василий набросился на нее в саду как сумасшедший, свел и ее с ума поцелуями, потом водрузил на парапет водоема и, если бы минуло одно, еще одно мгновение, вонзился бы в нее с такой силой, что они вместе свалились бы в каменную чашу бассейна!

Потом… потом они отпрянули друг от друга, потом он оскорбил ее, потом она ударила его по лицу — и всю силу свою, весь неутоленный пыл, всю ненависть, родственную страсти, он выплеснул через несколько мгновений в готовно разверстое, ждущее лоно Тамиллы.

И небо над ними буйствовало… О господи!

Варя слабо загородилась руками, но не смогла спрятаться от злорадного взора Тамиллы, не смогла заслониться от страшного подозрения, которое вдруг заглянуло ей в глаза: «Неужели это правда? Неужели это Может быть правдой?»

Она хотела уйти в свой угол, но не смогла подняться на ноги. Хотела отползти, призвав на помощь последние силы, однако ей не удалось и это: Тамилла проворно сунула руку сквозь решетку и вцепилась в край сари, скомкала его в кулаке, причем в глазах ее выразилось такое жгучее, жестокое наслаждение, словно она дотянулась до Вариного горла и впилась в него, бормоча:

— Я служу богине телом своим. Я возжигаю для нее жертвенный огонь в лоне своем. Мужчины были лишь дровами для этого костра. Но он… Я впервые почувствовала себя не жрицей, а просто женщиной! Я возмечтала… я возмечтала о несбыточном и вознесла молитву черной Кали, и…

Тут она буйно, торжествующе расхохоталась в лицо Вареньке:

— Богиня сжалилась надо мной! Да, он назвал тебя своей женою, ведь белый сагиб не может жениться на смуглой девушке из народа Брамы. И все же… и все же в моем лоне осталось его благоуханное семя! Вот уже месяц я чревата от него, и пусть он мертв, пусть — у меня будет сын от него!

И с этими словами Тамилла оттолкнула от себя Варю так, что та простерлась на полу навзничь — и осталась лежать недвижимо.

Какая-то мгла, тяжелая и душная, опустилась на нее.

Все плыло в глазах, и чудилось, что надвигается сверху потолок, подобно крышке гроба. «Нет… не может быть…» — тупо, медленно, тяжело отдавалось в голове, в сердце, во всем теле.

Чье-то лицо нависло над нею. Мужчина — кажется, охранник. Он грубо поднял Варю, встряхнул. Голова ее запрокинулась, будто у тряпичной куклы. Охранник подхватил ее под мышки, потащил по полу. Мелькнули прутья решетки, прильнувшее к ним лицо Тамиллы, ее горящие любопытством глаза, распятый в злорадном хохоте рот.

Варенька медленно опустила веки, пытаясь скрыться от этого невыносимого взора.

Ее тащили куда-то, потом бросили на пол — и тотчас вокруг защебетали, зачирикали какие-то птицы, говорящие на человеческом языке. Варя приоткрыла глаза — это были не птицы, а женщины, и тогда она вскрикнула, замахала на них руками, пытаясь отогнать от себя, потому что ей почудилось, будто все они сейчас примутся наперебой рассказывать, как их оплодотворял ее муж, а потом расползутся по углам, исступленно любодействуя с собою, но воображая, будто он один любодействует с ними со всеми!

Однако женщины вдруг замолкли. Не говоря ни слова, они совлекли с Вареньки ее лохмотья (она пыталась вяло противиться, но женщин было слишком много, они держали крепко, не давая шевельнуться), потом окатили водой, расплели косу, причесали, но оставили волосы распущенными, а затем облекли ее в какую-то просторную одежду — желтую, подобно тем, которые были надеты на них, только гораздо ярче: цвета пламени.

«Огонь… — медленно подумала Варенька. — Смерть…»

Смерть Василия!

Боль вспыхнула в сердце — такая боль, что она не знала, почему не упала — и не умерла на месте. Может быть, потому, что ее подхватили, помогли удержаться на ногах, повлекли куда-то.

Они шли длинными извилистыми коридорами, то поднимаясь, то спускаясь, то вновь поднимаясь по ступенькам, и вдруг яркое полуденное солнце ударило в глаза Вари, отвыкшей от такого безумного света, и на миг ослепило их. Когда она снова смогла смотреть, то увидела прямо перед собою Нараяна, который равнодушно взирал на нее своими непроницаемыми черными глазами, словно видел впервые в жизни.

Встретить здесь, среди беспросветного горя, этого свидетеля ее счастья сделалось для Вареньки невыносимо. И все же она протянула руку к Нараяну жестом нищенки, просящей милостыню, и жалобно шепнула:

— Мне сказали, он умер?.. Но ведь Кангалимма пророчила, что мы умрем вместе, а я жива!

Он должен был подать ей эту милостыню. Он должен был воскликнуть: «Конечно! Слова Кангалиммы всегда сбываются. Ты жива — и супруг твой жив. Да вот он!»