130  

Всеми силами своей души Василий проклинал трагическую случайность, по которой погас факел магараджи. Если бы не это, огонь уже пожрал бы его тело, и бесконечная, мучительная пытка безнадежностью прекратилась бы. Да что! Он согласился бы мучиться стократ сильнее, когда б итогом этого могло сделаться спасение Вареньки. Но смириться со своей беспомощностью, каждый миг сознавая, что любовь всей его жизни находится в руках врага… в них и останется, — это было невыносимо!

Коршуны, вороны и другие хищные птицы черной тучей кружили над тростником, где что-то желтело. Наверное, они доклевывали останки какого-нибудь несчастного и скоро почуют новую, свежую добычу. Может быть, Василию придется испытать еще это… это унижение! И в памяти его вдруг возникло мирное сельское кладбище в Аверинцеве, где вместо резных, тяжелых мраморных гробниц, костров из сандала, сосны и кедра да грязной реки, последнего ложа нищих, стояли кресты, осененные плакучими березами. Летом заливались в их зеленой листве соловьи, осенью щедро сыпалось золото на скромные могилки, зимою укрывал их белый саван да вьюга пела унылые псалмы, ну а весною зацветали на сельском кладбище ландыши — и такая мирная, утешная воцарялась здесь красота, что смерть казалась вовсе не страшной, злой старухой, а доброй матерью, жаждущей заключить усталого дитятю в свои мирные объятия…

Там, глубоко в земле, издавна спали предки Василия.

Лежал там стрелецкий сотник Михаила Аверинцев, пытавшийся образумить своих «ребятушек», кои вознамерились предаться самозваной царице Софье [31], забыв честь, государеву присягу и воинский долг. «Ребятушки» закололи его копьями — закололи и жену его Варвару, бесстрашно назвавшую их зверями лютыми. Могила Варвары там же, рядом с последним обиталищем Михайлы. Рядышком лежат и Григорий Михайлович Аверинцев со своей Прасковьюшкой: он был в одном заговоре с Долгорукими [32] и вместе с дружком своим Иваном Алексеевичем взошел на плаху, где был четвертован; ну а Прасковыошка не пережила известия о позорной казни обожаемого супруга. Лежал там дед Василия — тоже Василий Аверинцев, зверски убитый в арзамасской вотчине пугачевцами, по частям разрубленный пьяными от крови, своими же крестьянами, которым так не по сердцу пришлись барские проклятия, что они для начала вырвали у него язык, а потом, когда очи убиваемого стали жечь злодеев, выкололи ему и очи. Жена его, красота несказанная, Мелания, назначенная в добычу самому Илье Аристову, ближнему человеку Пугачева, была в ту пору заперта в каком-то сарае вместе с младшей сестрой и пятилетним сыном. У нее достало сил выломать прогнившую доску, чтобы дать девушке с ребенком бежать (на прощание была с сестрицы взята клятва, что дитя она воспитает как свое, родное), а потом, когда пришли за ней пугачевцы, Мелания набросилась на них со слегою, подобранной в углу, и успела проломить голову двоим, прежде чем третий снял ее выстрелом. Мужа и жену зарыли прямо в саду, и лишь через десяток годков сестра Мелании с племянником отыскали заброшенную могилку и перевезли дорогой прах на семейное кладбище. Тетушка Серафима, свято клятву, данную сестре, соблюдшая, всю жизнь посвятившая любимому племяннику и его семье, упокоилась там же — еще накануне войны с французом.

Каждый из Аверинцевых знал с малолетства: когда пробьет его последний час, он обретет покой среди родимых могилок. И теперь Василий всем существом своим взывал к дедам и прадедам, которые смотрели на него с небес, — взывал, молил их о несбыточном, невозможном… ибо не всякая ли мольба, обращенная к небесам, несбыточна и невозможна по сути своей и лишь по милости божьей обретает иные черты?


А между тем течение несло тело все дальше и дальше по широкой водной глади, окаймленной то густым кустарником с торчащими высокими бабулами, акациями, то зарослями тростника, то плоскими голыми берегами, на которых иногда появлялись животные, пришедшие на водопой. Иногда Василий видел пятнистых и чернобоких оленей, крупных нильга с их длинными, двухаршинными хвостами, которые покрыты толстыми, жесткими волосами, торчащими в обе стороны, так что хвост оленя напоминает огромное перо. Он видел стада гауров, индийских бизонов, которые опасливо выставляли из травы свои темные спины и крупные головы с рогами, похожими на лиру. Золотые в лучах заходящего солнца буйволы с золотыми же рогами смирным стадом текли к реке, и чудилось, будто в воды священной Ганги вливается еще одна — живая, сверкающая золотом — река.

  130  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×