Любовник богини

Кто-то ему говорил, может быть даже Реджинальд, будто туземки спят вовсе голенькие. Понятное дело: жара.

Спят, значит, как есть голенькие, скомкав легкие простынки, раскинувшись…

Василий судорожно, жадно вздохнул — и тут же подавился, замер с вытаращенными глазами, вглядываясь вперед, где уже близко замерцал овал водоема. Вот фонтанчик посредине — тихо журчит, струится вода, вот высокий беломраморный парапет, на котором…на котором сидит, подняв лицо к звездам, стройная, гибкая фигура.

Да ведь это женщина! Ей-богу!

Василий хлопнул себя по лбу и едва не расхохотался.

Так вот в чем дело!.. Ай да магараджа! Молодец он все-таки. Не оплошал. А Василий — полный дурак, потому что позабыл одно простое правило, которому частенько следовал в своем имении.

Красивых и смелых девок у него и среди дворни, и в ближайшей деревеньке было немало, и вот, когда съезжались в Аверинцево друзья молодого хозяина — люди все тоже молодые и пылкие, — Василий накануне их приезда вызывал к себе помощника управляющего Ерофеича и, значительно подняв палец, говорил:

— Ерофеич! Едут ко мне восемь человек (здесь он перечислял фамилии, хорошо знакомые Ерофеичу по прежним визитам).

— Не извольте беспокоиться, барин, — степенно отвечал Ерофеич. — Чай, не в первый раз!

Засим они расходились — каждый по своим делам, однако Василий знал что Ерофеич, прервав хлопоты по уборке дома и заказу несметного количества блюд в поварне, улучит минутку вызвать к себе восьмерых самых красивых и чистоплотных девок и отдаст им распоряжения примерно такого рода:

— Лушка! Ты будешь в бельведере. А ты, Марфута, прогуливайся у прудов. Галька, ты чтоб в аллейке яблоневой туда-сюда хаживала, ну а тебе, Ефросиньюшка, не миновать, как и в прошлый раз, песни петь под балконом…

Определив таким образом дислокацию всем девицам и накрепко повторив: «Тотчас после первых петухов!» — Ерофеич уходил продолжать свои дела, ни о чем более не тревожась: девки дело свое знали и справляли отменно!

Сколь было известно Василию, подобные порядки велись и в имениях его друзей, и каково же было чудно ближе к полуночи, после обильного ужина и щедрых возлияний, спуститься в сад прогуляться перед сном — и вдруг невзначай столкнуться лицом к лицу с прелестницей, которая, изобразив испуг, кидалась было прочь от молодого барина, задоря его нескромными смешками и взвизгиваниями, но через несколько шагов ноги у нее вдруг подкашивались — и она опрокидывалась навзничь в траву, причем просторный сарафан (разумеется, ненароком) задирался так, что распаленному взору открывалось пышное, соблазнительное белое тело, обнаженное как раз доколе надобно, и стыдливая девка более норовила лицо рукавом прикрыть, чем озаботиться одернуть нескромно завернувшийся сарафанчик или прикрыть сдобное плечико, выскользнувшее из широкого выреза рубахи…

Разумеется, и в Индии у них такие же порядки. Однако магараджа, без сомнения, — знаток человеческой природы! Решил более не посылать в опочивальню гостя навязчивую обольстительницу, а предоставил ему самому отыскать себе утеху. Счел небось: ежели руси-радже приспичит, он непременно отправится прогуляться в сад, ну а тут… извольте, ваше сиятельство!

Стоило Василию осознать, что красавица (он, разумеется, не видел ее лица, однако очертания фигуры, обтянутой тонким шелком, были изумительны!) — стоило ему, стало быть, осознать, что красавица предназначена ему, как возбуждение его достигло предела. Все цепи, которыми разум пытался сдерживать бурление естества, вмиг разлетелись на мелкие кусочки, и желание полностью овладело его сознанием. Василий ринулся вперед.

Женщина, услышав, как он ломится напрямик сквозь благоуханные заросли тубероз, вскочила, вглядываясь во тьму, испуганно выставила ладони, потом вскрикнула сдавленно и повернулась было бежать, да поздно — Василий налетел на нее и смял в объятиях.

Ее взлетевшие руки были схвачены его руками, а рот, разомкнувшийся для крика, жадно стиснут его распаленным ртом. Он даже лица ее не мог разглядеть — не до того было, право слово! — а только вгрызался в мягкие, податливые губы, безмерно наслаждаясь их вкусом, а руки его мяли груди, тискали плечи, лихорадочно комкали скользкую шуршащую ткань, норовя добраться до голого тела.

Она рвалась, билась, стонала, да где! Он вовсе потерял голову, и сейчас никакая сила не смогла бы разомкнуть его объятия и прервать поцелуй.