Любовник богини

— Ой, жуть какая! — нарочно застучал зубами Василий. — А почему я должен тебе верить?

— Почему? — повторил незнакомец, поглядев прямо в его глаза, и Василий вздрогнул от насмешливого, презрительного выражения, которым был пронизан этот взгляд. — Ты спрашиваешь — почему?!

— Ну да, конечно, ты спас Вареньку, я хочу сказать — мэм-сагиб, однако все же — почему? И зачем сейчас предупреждаешь? Что тебе до нас?

— Ты должен знать: тот, кто зло учинил однажды, не раз учинит его снова, — быстро проговорил незнакомец, нетерпеливо озираясь. — Вот ответ. Больше я ничего не скажу. Ты должен сам решить, хочешь ли остаться в живых, однако… твои спутники…

Уже не в первый раз заметил Василий эту странную дрожь, которая звучала в голосе незнакомца, стоило ему заговорить об остальных путешественниках. Не составляло труда понять, что и Василия, и всех остальных он стремится спасти ради кого-то одного. Неужели ради Вареньки?

Василий почувствовал, что щеки его похолодели.

Значит, она добилась-таки своего, бегая в этих полупрозрачных тряпках перед мужчинами, которые принадлежат к национальности, известной своим буйным темпераментом! Похоже, этот индус, красивый, как бог, даже на самый неприязненный мужской взгляд, пленился светлоокою мэм-сагиб и возомнил себя ее рыцарем.

«Ишь, раскатал губу!» — люто подумал Василий, однако тут же тихо выругался сквозь зубы: можно сколько угодно надуваться, можно вовсе лопнуть, как пузырь, однако никуда не денешься от того, что этот рыцарь не тискал даму своего сердца в ночном саду, а спас, да, спас ее, и не от какого-нибудь глупого шипучего дракона, а от смертоубийственной змеи. И если он желает спасти красавицу иностранку еще раз, почему не воспользоваться случаем? Надо оказать услугу и другу Реджинальду, и земляку Бушуеву — тем паче что земляк все же отец Вари.

Но нельзя так сразу показать, что готов отдать командование первому встречному вольноопределяющемуся. Поэтому Василий принял самый небрежный вид…

Помнится, когда он стрелялся с поручиком Сташевским и промазал, потому что пистолет был не пристрелян, а выстрел принадлежал его противнику, а расстояние — тридцать шагов, ему ничего не оставалось, как вот так же скрещивать на груди руки и задирать нос.

Сташевский, понятно, тоже промазал — да чего от него ждать, от шляхтича-щелкопера! Но зато уже через месяц Василий числился первым стрелком в корпусе.

Ничего, он еще возьмет верх и над этим красавчиком!

Пока же пришлось небрежно проронить:

— Я должен поговорить со своими… спутниками.

Он нарочно точно так же едва заметно запнулся, и по искре, промелькнувшей в матово-черных глазах, мог судить, что эта тонкость была оценена, однако голос индуса звучал почти равнодушно:

— Ты можешь поговорить с кем угодно. Однако, если вы все-таки решитесь остаться в живых, будьте готовы, услышав троекратный крик павлина, выбраться наружу из-под задней стенки шатра. Я останусь ждать и помогу вам скрыться. Помни: по крику павлина. И не ждите, пока закричит сова, вестница Кали, потому что это будет последнее, что вы услышите в жизни.

Василий вернулся в шатер с видом праздного гуляки, радуясь, что погонщики не попались ему на глаза.

Вошел — и наткнулся на встревоженные глаза Вари.

При виде его они вспыхнули такой радостью, так взволнованно повлажнели, что Василий почувствовал себя совершенно обезоруженным и на ее прямой вопрос:

— Что-то случилось? — ответил так же прямо:

— Да.

Ни о чем больше не спрашивая. Варя растолкала отца. Реджинальд сам проснулся, разбуженный поднявшейся суетой. И только когда эти двое были готовы слушать, она обернулась к Василию, кивком дав понять, чтобы рассказывал.

Он даже головой качнул: вот это девка! Лихая девка!

Девяносто девять женщин из ста прежде всего вытрясли бы из него все, что он узнал, потом принялись бы охать, восклицать, плакать, и, пока Василий, Бушуев и Реджинальд смогли бы утереть эти слезы и обсудить создавшееся положение, пожалуй, прокричала бы целая стая сов, а потом и сама Кали, одетая в шкуры пантеры, в ожерелье из пятидесяти черепов, с четырьмя руками, в одной из которой кхадху — нож для жертвоприношений, в другой чаша из черепа, в третьей отрубленная человеческая голова, в четвертой змея, знак неумолимой смерти, — сама черная Кали вошла бы в шатер, и кровь многочисленных жертв капала бы с ее языка! А Варенька не тратит времени зря, понимает, что обстановка боевая.