Любовник богини

И все-таки Варенька не боялась. Почему-то она была уверена: на этой тропе с нею ничего не случится. Вещее сердце чуяло: где-то впереди подстерегает опасность, но не сейчас, не здесь, когда крепкая рука то поддерживает ее под локоть, то обнимает за талию, подхватывает, пронося над самыми провальными местами, то просто влачит за собой, вынуждая усталые ноги передвигаться снова и снова. Но нет, они устали не от ходьбы.

У нее чресла ломило: так радушно, так широко размыкались они, встречая желанного гостя. Все тело ее ныло, избитое о мраморный пол… а тогда чудилось, будто облака небесные нежат их на своих белых перинах! Вот о чем думала она непрестанно, и что ей были тяготы пути по сравнению со сладкой болью в теле — и тяжким камнем тоски, висевшим на шее! Но она не позволяла внезапным подозрениям всецело овладеть душой. Сейчас для этого было не время. Зачем портить прекрасные мгновения, когда они шли вдвоем рука об руку, и она непрестанно чувствовала его заботу о ней, и даже луна казалась не врагом, а доброй спутницей… Только откуда это ощущение, будто Василий стискивает ее ладонь не только для того, чтобы ободрить, поддержать, но и сам черпает бодрость и поддержку в этих прикосновениях?..

— Эй! — внезапно подал голос Бушуев, идущий след в след за Василием, словно караульщик за преступником, которого непременно нужно доставить до места заключения. — Эй, что-то мне почудилось… Вон там! Блеснуло, точно, блеснуло что-то!

— Луна играет, — невозмутимо отозвался Нараян. — Все спокойно.

Опять воцарилось молчание, но через пятнадцать шагов оно было нарушено новым криком Бушуева:

— Вот! Опять блести!! Глядите! Да ведь это… Что это?! И почему исчезли мартышки?

Ответом ему был звук, похожий на плач маленького ребенка.

Варенька и Василий быстро переглянулись. Они и сами не знали, какая сила заставила их посмотреть друг на друга — и замереть, сплетаясь взорами… Но это мгновение минуло, как только Реджинальд воскликнул:

— Обезьян нет! Мы погибли, это тигр!

Бушуев и Реджинальд, не сговариваясь, стали спина к спине, и Варя увидела, как руки их бестолково шарят по поясам. Но оба были совершенно безоружны и только и могли, что дико выть и кричать, пытаясь отпугнуть «лесного раджу».

Василий выхватил кривой нож с широким лезвием — похоже, это было все, чем он успел запастись из арсенала, оставшегося в Мертвом городе. Как ни были глухи заросли, сквозь них еще ни разу не пришлось прорубаться, а потому нож пока оставался без дела. Сейчас он наконец-то мог сгодиться, но Василий стоял пока неподвижно, только одной рукой поигрывал тяжелым ножом да быстро отодвинул Вареньку за свою спину — не выпустив, впрочем, ее пальцев.

Нараян тоже был недвижим — правда, на лице его можно было прочесть легкое недоумение. Похоже, он искренне не понимал, отчего поднят такой шум, — тем паче что было непохоже, будто «лесной раджа» этого испугался. Может быть, крики, напротив, разозлили тигра, может быть, он привык, что его жертвы кричат, прежде чем умереть. Он и не думал отступать, а уж пускаться в бегство — вовсе!

Что-то захрустело в двух шагах от Вареньки, и длинный черный силуэт ясно очертился на светлом, лунном небе над обрывом.

Тигр стоял на краю обрыва боком, и высоко поднятый, напряженный хвост яростно схлестывал его бока.

Резко свистнул воздух — Василий вскинул нож, готовясь метнуть его… Но в то же мгновение напротив зверя появился еще один темный силуэт.

Это был Нараян. Лунный свет заливал его ярким белым пламенем, высвечивая чеканные темно-бронзовые черты. Лицо сфинкса; неподвижные глаза горят как угли. Тюрбан был сорван ветром, и длинные волосы Нараяна реяли вокруг его головы, подобно неутихающим, живым прядям Горгоны.

«Ветер? — слабое изумление коснулось сознания Вареньки. — Откуда ветер? Почему?..»

Деревья словно окаменели; чудилось, будто даже их повергло в столбняк свирепое рычание. Ни единый листок не шелохнется, не дрогнет. Складки обвивавшей тело Нараяна ткани тоже висели неподвижно — и только черные пряди неистовствовали, словно некий диковинный ветер дул индусу точнехонько в затылок.

Причем порыв его был так силен, что заставил тигра вдруг отпрыгнуть, осесть на задние лапы… Разверзлась пасть; страшный продолжительный рев, еще более сильный, чем прежде, раздробил тишину, пробудил уснувшее эхо и отозвался густыми раскатами вдоль обрыва.

И умолк.

Люди содрогнулись от внезапно наступившей тишины. Теперь все вокруг, чудилось, напоено страхом. Они боялись тигра — а тигр боялся их. Совершенно непонятно было, как это случилось, однако они ощущали его страх так же отчетливо, как свой, и даже, чудилось, могли его обонять. Прошел невыносимо длинный миг, и вот затрепетали, захрустели кусты, будто что-то тяжелое пронеслось сквозь них… и минуло еще некоторое время, прежде чем зрители осознали, что тени тигра и человека больше не чернеют на фоне светлого, сияющего неба.