Браки совершаются на небесах

В этом можно было усмотреть нечто мистическое…

Правда, в отличие от своей тетушки, которая уродилась весьма невзрачна, хоть и умна, Варенька Нелидова была очень хороша собой. Императрица любила окружать себя красивыми лицами, и в свое время Варвара Аркадьевна была украшением этого цветника, именуемого «фрейлины императрицы».

Красота ее была из тех, которые не вянут с годами, чудилось, возраст только прибавлял ей изысканности и одухотворенности. Поэтому не удивительно, что Николай был увлечен ею всю жизнь.

В конце концов эта связь приобрела в глазах двора оттенок почти благопристойный. Варвару Нелидову извиняло многое, а прежде всего – самозабвенная, почти девическая, страстная влюбленность в Николая Павловича. Кроме того, она была скромна и деликатна, сдержанна и тщательно скрывала оказываемую ей милость, а ведь другие женщины обычно откровенно кичатся монаршим расположением. Для нее любовь к императору была и счастье, и крест ее жизни.

Может быть, поэтому в отношении к ней императрицы не было никакого зла, никаких придирок, на которые бывают столь горазды оскорбленные женщины. Скромная фаворитка вызывала даже уважение, понимание: ведь, с точки зрения Александрины, не любить ее мужа было просто невозможно.

Среди фавориток императора, мнимых и действительных, была только одна, которую государыня ненавидела всеми силами души, хотя и являла к ней привычную светскую сдержанность и даже радушие. Это была признанная красавица Наталья Николаевна Пушкина, в девичестве Гончарова.

К Пушкину отношение при дворе и в обществе было тогда неоднозначное. Кто-то принимал его, кто-то нет. Кто-то восхищался, кто-то уничижал. Отнюдь не все считали, что это солнце русской поэзии. Александра Федоровна относилась к Пушкину с почтением, однако потом стала откровенно предпочитать ему Лермонтова, которого находила более страстным, более интересным и ярким. В отношении же к Пушкину императора Николая Павловича странным образом сочетались терпение, которое может проявлять учитель к способному, но нерадивому ученику, – и острая, тщательно скрываемая ненависть. В любых действиях Николая недоброжелатели пытались углядеть желание непременно уязвить поэта. А разве поэт не оскорблял императора?

Когда 8 сентября 1826 года император вернул его из Михайловской ссылки и дал аудиенцию во дворце, то задал вопрос:

– Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге?

– Стал бы в ряды мятежников, – не без кокетства ответил поэт, совершенно убежденный, что ничем не рискует. Дело прошлое, не для того людей из ссылки возвращают, чтобы карать за несовершенные преступления!

Да, никакого наказания не последовало. Наверно, Николай видел насквозь этого человека, который не прибыл в Петербург 14 декабря лишь потому, что дорогу ему перебежал заяц. Пушкин отнюдь не был трусом, вот уж нет! Он просто был не создан для подвигов. И слава Богу, иначе солнце русской поэзии закатилось бы еще раньше.

Николай формально освободил его от официальной цензуры и предложил, что сам станет его цензором. Ах, какой писк подняли по этому поводу все вольнодумцы!

А как прохаживались приятели поэта насчет того унижения, которое ему было якобы нанесено назначением его камер-юнкером, дабы он мог сопровождать на придворные балы Наталью Николаевну, к которой питал слабость император! Но кем же его было назначить? Гофмаршалом, что ли? Служба придворная начиналась с малых чинов…

Однако при всем при том и Пушкин, и его приятели были правы, когда усматривали в действиях государя тонкое, изящно завуалированное стремление унизить великого поэта. И дело тут было не в политических взглядах, не в ревности к мужу красавицы Натали. Можно восхищаться красотой женщины – и оставаться джентльменом. Николай пытался… но не мог одолеть в себе обиды за брата. Ведь ни от кого не было секретом, что Пушкин боготворил императрицу Елизавету Алексеевну. И это, вероятно, и было тем камнем преткновения, который вызывал недовольство дома Романовых по отношению к поэту.

Ну а Александрина, конечно, ревновала… Уж больно хороша была эта Натали, особенно на фоне своего невзрачного мужа, которого, как и всех малорослых мужчин, неудержимо влекло к очень высоким женщинам. Он даже не замечал, что пара-то получилась карикатурной! А вот рядом с Николаем Павловичем Натали смотрелась великолепно. Жаль, что в ту пору носили мягкие шелковые туфельки на плоской подошве, потому что рядом с таким мужчиной она могла бы надеть туфли хотя бы и с пятивершковыми каблуками. И в соседстве с Жоржем Дантесом, этим белокурым красавцем, Натали смотрелась очень выигрышно. Приемного сына посланника Геккерена Александра Федоровна привечала из чистой вредности, чтобы досадить Пушкину. Что делать – она ведь была только женщина, которая безумно любила своего мужа. И ревновала его, хотя вынуждена была скрывать это.