Воля под наркозом

Смысл жестов до меня все-таки дошел, я подбежал к кабине, шепнул Степанычу:

– Давай чуть вперед.

Сметливый Степаныч проехал вперед ровно настолько, чтобы дверцы кузова оказались как раз напротив притаившейся фигуры. Едва Чехов оказался в кабине, Степаныч выключил сирены и коротко просигналил. Вадик со Славиком расстались с ролью головорезов в белых халатах крайне неохотно. Компанию «отдыхающих» к тому времени они уже приперли вплотную к фрагменту заборчика, на который обычно крепят дорожные знаки типа «Объезд» или «Ремонт дороги». Был ли знак на этом заборчике, не знаю, но за ним явно угадывалась яма.

Я сел в кабину, бесцеремонно подвинув не востребованное «тайное оружие». Неожиданно, так же, как и начали, прекратив атаку на вконец растерявшихся «отдыхающих», санитары быстро ретировались, попрыгали в кузов. Степаныч снова включил сирену и дал задний ход.

Мчась по «зеленой улице», мы быстро преодолели половину пути. Я даже не имел возможности перекинуться с Чеховым парой фраз, будучи занят тем, что покрепче упирался, а заодно подпирал непривычного к таким гонкам Колобка. Неожиданно Степаныч замедлил ход, принюхался и неуверенно сказал:

– Горит вроде что-то.

Я тоже почувствовал отчетливый запах дыма, отдаленно напоминающий сигаретный. Степаныч выключил сирену и опрометью бросился в кузов. Выяснилось, что пожар инсценировал соскучившийся по куреву полковник, правда не без помощи бравых санитаров. Вадик со Славиком быстро произвели Чехова в кумиры и, когда тот вынул пачку и угостил своих почитателей сигаретами, сделали ответный жест: один выудил откуда-то горсть самой настоящей махорки, другой – клочок бумаги, без сожаления выдранный из тетрадки с конспектами. Сами санитары курить в кузове, разумеется, не решились, но с величайшим любопытством и удовольствием наблюдали, как полковник, игнорируя тряску, ловко изобразил невероятных размеров козью ножку, которую, увлекшись, тут же и раскурил.

Увидев встревоженное лицо Степаныча, Чехов потупился, виновато улыбнулся и протянул ему козью ножку со словами:

– Извини, друг, приперло. Курни, классная вещь.

Степаныч, к моему великому удивлению, не только не разразился проклятиями в адрес Чехова, но взял дружеский презент, вежливо его понюхал и даже сделал попытку курнуть. Думаю, он, как и братцы-санитары, тоже испытывал к полковнику тщательно скрываемое чувство благодарности за неожиданное маленькое приключение.

Воспользовавшись остановкой, я немедленно организовал рокировку пассажиров: сам с Крутиковым пересел в кузов, а Вадика и Славика, восторженно делящихся впечатлениями, отправил в кабину, подальше от пагубного влияния полковника.

Едва мы тронулись, Чехов, успокоивший нервы парой-тройкой добрых затяжек, успел вернуться в свое обычное состояние и немедленно наехал на меня: сначала по поводу «засветки» с машиной «Скорой помощи», потом – из-за участия в акции по его вызволению из будки Колобка, который «еще неизвестно, что за фрукт».

По первому вопросу я успокоил разгневанного полковника довольно быстро, пояснив, что ослепленная компания никоим образом была не в состоянии прочесть номер машины, да и вообще что-либо заметить, кроме гангстерских рож Вадика и Славика. Машину «Скорой помощи», конечно, сложно спутать с каким-то другим автотранспортным средством, но «Скорых» в Москве и Подмосковье столько, что найти какую-то конкретную, не имея на руках ничего, кроме примет санитаров, практически не представляется возможным. Единственное, чем грозит блестяще проведенная акция самому полковнику, – мог бы, кстати, поблагодарить для начала, – так это оплатой вызова.

Полковник поразмыслил и согласился со всеми моими доводами без исключения. А потом, ухмыльнувшись, по секрету сказал, что идея со «Скорой помощью» на самом деле была очень даже удачной, потому что компетентные органы при проведении операций нередко в целях маскировки используют именно такие машины – с красными крестами на белом фоне. Для острастки он поругался еще немного и уже хотел было успокоиться окончательно. Но тут встрял Колобок, обидевшийся за «неизвестного фрукта».

– Ничего удивительного, – сказал он тихо, но отчетливо, так, что полковник был напрочь лишен возможности упустить хотя бы одно слово, – для эпилептических больных состояние раздражительности, озлобленности и враждебности по отношению к окружающим очень даже характерно.