Венецианская блудница

Так оно и длилось, бесконечно длилось это медовое лето, и чудилось, нет конца его чарам.

26

Голосистые лягушки

Спать было совершенно невозможно! Чуть вечерело, на пруду под окнами барской опочивальни заводили свой хор лягушки, и рулады их длились далеко за полночь, а порою чуть не до свету. У Лючии было такое ощущение, что стоны и причитания лягушиных певцов мешают только ей – все остальные их как бы не слышали, а если слышали, то не раздражались, а наслаждались, как соловьиным пением. Ну, соловьи! Их Лючия готова была слушать ночи напролет, и незнаемый прежде трепет пронизывал ее тело, когда трели незримых певцов сливались с их с князем любовными вздохами. Но лягушки… Рассказывали, что это не просто кваканье, а некие серенады, но от этого Лючия еще больше раздражалась.

– Вам же всегда нравились лягушки, – усмехнулся князь Андрей, когда она спросила: нельзя ли, мол, заставить их молчать. – Помнится, я вам как-то посулил (десять, двенадцать лет тому, не скажу точно), мол, ежели наябедничаете, Сашенька, моему батюшке, что я свирепого Катка с цепи спускаю, чтоб побегал да лапы поразмял, не все ж ему лаять до хрипоты! – ну вот, говорю, коли наябедничаете, я вам не токмо сейчас же за ворот лягушек насажаю, но и при всяком удобном случае буду их туда бросать! А вы, вы поглядели на меня как на пустое место, потом пошли к пруду и набрали полные руки лягушек, лягух и лягушат, да так и держали их, пока они, преизрядно вас илом вымазав, не шлепнулись одна за другой наземь и не упрыгали в свое болото.

Лючию так передернуло, что она на время дара речи лишилась. Лягушек… холодных, мокрых, змеино-гладких – руками? И смотреть в их выпученные глаза, ощущать, как вздымается и опадает раздутое горло, из которого так и рвется утробное: «Ква-ква», «Сашень-ква-ква!» Бр-р! Ой, нет!

Она брезгливо затрясла пальцами и обиженно отвернулась от мужа:

– Нашли, что вспомнить! С возрастом люди меняются!

– Мне ли сего не знать, – вкрадчиво проговорил князь Андрей, кладя прохладную ладонь на ее теплое обнаженное бедро, и Лючия затаила дыхание, ожидая, когда его ладонь осмелеет и начнет свое сладостное путешествие по ее телу…

Однако среди ночи она вновь проснулась от лягушиных стонов и долго, долго лежала, вперившись в потолок и слушая звучащую, охающую тьму, и со всех углов комнаты к ней медленно слетались воспоминания.

Нет, сему надлежало как-то положить конец! Уже не одну ночь лягушки будили ее, не одну ночь провела по их милости Лючия в тягостных, неотвязных раздумьях, которые, в общем-то, сводились к одному: выдержали бы их с князем Андреем нежность и страсть, соединенные с легкой, чудесной дружбой, испытание откровенностью, открытием тайны Лючии Фессалоне? Разумеется, она была не совсем уж безумна, чтобы исповедоваться перед мужем, однако всегда оставалось вероятие роковой случайности. По осени надлежало воротиться в свое имение князю и княгине Казариновым. Каково это будет – встретиться с родными? Уже и так Лючия два месяца отделывалась только устными посланиями, передаваемыми нарочными, к бабушке, оставшейся в Казарине-Каширине. На счастье, старушка недолюбливала князя Андрея и не только не больно-то рвалась повидаться с ним, но и внучку, пошедшую против ее воли, пока не хотела видеть. Лючия выражала приличную случаю скорбь, однако втихомолку надеялась, что бабушка не преминула отписать князьям Казариновым о проделке их любимой и единственной дочери. Лючия лелеяла мечту, что те слишком рассердятся и, может быть, даже не пожелают увидеть Александру… Слабая вероятность этого помогала ей жить.

Вот если бы они были и впрямь обвенчаны с князем Андреем!.. То есть они, конечно, были обвенчаны, однако при совершении обряда звучало совсем другое имя: не «раба божия Лючия», а «раба божия Александра». Лючия видела только один способ соблюсти все узаконения своего брака: окреститься под именем Александры. Причем совершить сие надлежало тайно, а запись о крещении должна быть сделана задним числом… Нет, слишком много условий приходилось бы соблюсти, а как их осуществить Лючии в этой местности, где все друг друга знают? Каждое действие и поступок романтической пары Извольских по-прежнему возбуждали всеобщее любопытство и пристальное внимание, а у Лючии не было ни одного лица, которому она могла бы вполне довериться. Ульяна, Северьян, граф Лямин – они сделались ей друзьями, да, это были истинно благородные люди, независимо от чина и звания, но здесь благородство было не помощник. Лючии нужен был человек не больно-то чистоплотный, не стесняющийся в средствах для достижения цели, не отягощенный излишней совестливостью, изобретательный, храбрый, дерзкий на выдумку и поступок – словом, такой же, как она сама… или Евстигней Шишмарев.