Последняя женская глупость

– Погодите, – остановил ее Бергер. Взял коробочку с яркой наклейкой. Отважное лицо Харрисона Форда, силуэт красивой печальной женщины вдали. Так, «Свидетель». Старый, но очень хороший боевик, Бергер его любил. Значит, и Римме Тихоновой этот фильм нравился, если она смотрела его в последние минуты жизни. Нет, что за чушь, ничего это не значит, она же не знала, что эти минуты станут для нее последними, что ее убьют.

Жаль, что включен в эту минуту был видеомагнитофон, а не видеокамера! К примеру, она бы что-то снимала и оставила камеру включенной, и та совершенно случайно запечатлела бы лицо убийцы в момент совершения преступления…

Да-да-да! Такое только в кино бывает! И то лишь в самом плохом. Лицо убийцы, ишь чего захотел!

Он уже протянул коробку Калинниковой, чтобы та ее и в самом деле убрала, как вдруг увидел, что на наклейке на самой кассете что-то мелко, неразборчиво написано карандашом. Вгляделся пристальнее: «Барбарис».

Что за «Барбарис» такой? Фильм новый, о котором Бергер даже не слышал? Ну сейчас столько всяких киношек выходит, за всеми не уследишь, тем паче с его безумной работой.

Сдержать любопытства Бергер не мог. Он вставил кассету в видеомагнитофон и включил его.

… – Да говорил я вам, что столов слишком много! Не только танцпола практически нет, но и когда певица стоит вот здесь, на краю сцены, кажется, что она вот-вот свалится на столик.

– Не свалится. Иришка, правда, не свалишься?

– Ну я постараюсь, если мальчики не столкнут.

Этими полусердитыми-полушутливыми репликами обменивались какие-то люди, лица которых то резко освещались разноцветными блуждающими бликами, то разрывались на части стробоскопами, то вновь тонули во тьме. Высокая девушка в чисто условной, мерцающей блестками одежонке моталась по сцене, тиская в руках микрофон и будто мечтая от него поскорее избавиться. На заднем плане топтались два красивых подтанцовщика, с интересом вслушиваясь в спор.

– К такому платью нужны черные колготки.

После этой реплики камера подскочила. Описала ломаный круг и обратилась объективом на темноволосого молодого человека в узких джинсах и серой майке. Лицо его было плохо видно, однако что-то в нем показалось Бергеру знакомым.

– У платья же рукава черные, значит, и ноги должны быть в черном. Я уж не говорю, что у тебя, Иришка, извини, ножки хорошенькие, но им бы чуть-чуть похудеть. А черный цвет скрадывает объем.

– Отстань. Делай свое дело, понял? У нас есть человек, который занимается костюмами и отлично в этом разбирается!

Камера показала красивую рыжеволосую женщину с нервным, усталым лицом. Голос у нее звучал напряженно, и вообще чувствовалось, что все участники этого спора ужасно устали и с трудом сдерживают раздражение.

– Да пожалуйста, – передернул плечами молодой человек, плюхаясь прямо на край сцены. – Пусть ваш человек разбирается в костюмах, а я разбираюсь в женских ногах.

– Разбираешься в ногах? – повторила рыжеволосая женщина, многозначительно поднимая красивые брови. – Фу, пошляк! Никита Дымов в своем репертуаре!

Странно: сначала Бергер подумал, что именно эта холеная красотка придала словам молодого человека двусмысленный оттенок, а только потом понял, кто перед ним. Никита Дымов? Ну конечно! Как ни странно, Бергер узнал его только после этих слов, хотя не далее как два дня назад сам лично с ним встречался. Но тогда Никита выглядел совсем иначе. Бергер запомнил осунувшееся, очень бледное лицо, глаза, окруженные темными тенями, стиснутый рот, дрожь которого Никита старался подавить, но это, видимо, был какой-то тик, что-то чисто нервное, неконтролируемое. Как бы он ни относился к Римме Тихоновой, какими бы ни стали их отношения со временем, не было сомнений: ее гибель потрясла Никиту. Он напоминал испуганного мальчика, ждущего наказания за свой проступок, но всеми силами пытающегося его избежать. Однако сейчас, просматривая видеозапись, вглядываясь в темноглазое, щедро улыбающееся лицо, Бергер вынужден был признать, что этот парень должен был чертовски нравиться женщинам. Даже с точки зрения мужчины, Никита был несусветно обаятелен. Наверное, его смело можно было назвать красивым, но Бергер сурово относился к красавчикам одного с ним пола. И голос у Дымова приятный: может быть, слишком мягкий для мужчины, но до чего заразительно хохочет!

– Между прочим, вон те господа, – Никита махнул куда-то в сторону, – поспорили, под «фанеру» поет Иришка или это живая музыка. Я им говорю, что живая, а они не унимаются. И ставки все растут. Не пора ли нам быстренько организовать тотализатор?