Последняя женская глупость

– Гингко, – прочитала Римма и не сразу поверила глазам.

С ума сойти! Дерево гингко, о котором она только у Жюля Верна читала. Или еще где-то, теперь не припомнить. Так вот ты какой, цветочек аленький…

Да уж, цветов тут было море, и аленьких, и каких угодно. Крокусы, розы доцветали, буйствовали хризантемы. Белые, желтые, сиреневые, охряные, темно-бордовые, совершенно немыслимые. Бабочки метались над ними, как ошалелые, и сами более всего напоминали летающие цветы. Осени поздней цветы запоздалые…

А впрочем, почему – запоздалые? Здесь снег не выпадет, мороз не грянет, здесь мягкий морской климат, здесь все спокойно, тихо, предсказуемо, ожиданно, мирно. И жизнь людей, насколько успела заметить Римма, здесь такова же. Все тихо, спокойно. Все радостны, оживлены. Может быть, они даже не болеют. И сердца у них не рвутся от любви.

Римма свернула в боковую дорожку, выложенную плоскими камнями. Казалось, она идет по следам, оставленным диковинным зверем.

Сбоку появился раскидистый куст, усыпанный мелкими белыми цветами. Необыкновенно сладко пахнущий, томно жужжащий пчелиными голосами. Да разве так бывает в последний день октября?!

Весьма деловые утки что-то непрестанно ловили в пруду, окуная в воду шелковистые шеи и выставляя тугие хвостики. Над прудом царил какой-то потрясающий клен с фиолетовой до черноты листвой. Поодаль, в соборе Святого Клементия, начали мерно бить колокола.

Римма села на лавочку под кленом, огляделась… И вдруг выхватила из сумки ручку и торопливо нацарапала на лавочке, там, где облупилась краска: Никита + Римма = любовь.

Слезы выступили на глазах то ли от стыда за собственную полудетскую глупость, то ли оттого, что весь этот день, последний день октября, был такой же невыносимо-прекрасный, солнечно-увядающий, щемящий, смертельный, как ее любовь. И тут слезы полились, побежали по щекам, закапали часто-часто, как слепой дождь средь ясного неба. Она едва успевала утирать их, задыхалась и еще силилась сохранить безразличное выражение лица. Вот ведь и не отличишь состояние невыносимого счастья от столь же невыносимого горя. Каким-то образом два эти чувства слились в одно, и бороться с этим невозможно, невозможно, как бедной святой Терезе, о которой Римма недавно прочла в какой-то рукописи, невозможно было бороться с ангелом, посланным убить ее.

Это и есть экстаз. Когда смерть кажется блаженством…

«Ну не смех?! – подумала она беспомощно. – Приехать в чужую страну, за тридевять земель, чтобы понять: ты умираешь от любви. Это твоя смертельная болезнь. Ну не смех ли: плакать из-за этого в Ботаническом саду города Нанта, под звон католических колоколов и неумолчный ветер с Атлантики, шелестящий листьями черного клена?»

Как страшно было вдруг осознать: ты можешь плакать хоть до бесконечности, но утешит тебя только одна утешительница – смерть. Она же и утрет твои последние слезы.

Внезапно блаженное безлюдье сада нарушилось множеством народу, словно все посетители, гулявшие ранее по другим аллеям, решили сейчас пройти мимо этой скамейки, на которой сидела Римма.

Веселые французские дети катили на своих маленьких трехколесных велосипедах, и это было совсем ужасно: плакать у них на глазах. Но она просто не могла успокоиться. Поднялась и ушла. Казалось, все смотрят на ее заплаканное лицо, но нет – у каждого были свои дела, на нее никто не обращал внимания, ее ухода никто не заметил.

«Вот так же я когда-нибудь умру, и этого никто не заметит», – угрюмо подумала она, глядя на клумбу необычайно ярких оранжевых крокусов, среди которых там и сям сквозили траурно-фиолетовые, почти черные анютины глазки, которые здесь называются виолы. Римма пошла прочь, и вслед ей смотрело нагромождение серых, бородавчатых, поросших бледно-зеленым мохом камней, похожих на семейство огромных, печальных, заколдованных жаб.

Почти у выхода из парка, недалеко от вольера с пятнистыми оленями, попался навстречу парень в кожаной куртке и черных джинсах с металлическими заклепками. Его наголо бритая голова была покрыта не менее чем десятком коричневых рожек-присосок. Это был, конечно, посланец Хеллоуина, но Римма не сразу догадалась об этом и удивленно вытаращилась на него сквозь слезы. И он тоже не сводил глаз с ее заплаканного лица.

«Жаль, что у меня нет темных очков», – пристыженно подумала Римма, опуская голову.

О чем подумал «чертик», неизвестно. Может быть, пожалел, что он – не ангел и у него нет крыльев?