Дуэль на брачном ложе

Запрокинутое лицо Сильвестра от его слов побелело так, словно именно эта неожиданная догадка, а не шпага, каждую минуту готовая пронзить ему горло, была для него самым страшным.

– Нет, – прохрипел он. – Нет…

– Нет? – усмехнулся барон, отведя шпагу, он схватил противника за грудки и рывком поднял с каменных плит. – Я не страдаю болезнью нашего времени – легковерием. Это задумала она, а значит…

Он не договорил.

Стрельчатое окно распахнулось, но за ним никого не было видно. Однако барон не мог отвести глаз от этого темного провала, в котором вдруг возникла узкая женская рука и, как бы прощаясь, взмахнула белым платком…

Взмахнула – и исчезла. И вновь непроницаемая тьма за окном. И воцарилась тишина. Лишь покосившаяся створка слегка покачивалась на ветру, издавая едва слышный тоскливый скрип.

Барон отпрянул, на мгновение оказавшись во власти неодолимого ужаса, – не зная, что от окна только что отпрянула и замерла, вжавшись в стену, до смерти перепуганная и его прозрением, и собственной смелостью Мария.

Сильвестр, однако, не зевал: вмиг оказался на ногах и ринулся в бой. Потеряв голову, решив мгновенно покончить с врагом, в котором он теперь видел только низкого, бесчестного наемника, Корф в ярости взмахнул шпагой, как двуручным мечом… Сильвестр сделал глубокий выпад – и его рассчитанный удар пронзил правое плечо Корфа.

Мгновение барон стоял, чуть покачиваясь, потом грянулся навзничь. Сильвестр успел вырвать шпагу из его плеча и тяжело перевел дух, недоумевая, что же так напугало барона, что помогло одержать, казалось бы, уже недостижимую победу. Да, он явно недооценил своего соперника и за это чуть не поплатился жизнью! Но теперь он хоть на малую толику, а искупил свою невольную вину перед баронессой.

Довольно улыбаясь, Сильвестр обмахнул ладонью потный лоб и невольно поднял глаза. Прямо перед ним было распахнутое окно, в которое высовывалась некая дама с выражением ужаса на смертельно бледном лице…

Это уж было слишком для напряженных нервов маркиза! Он без чувств рухнул на раненого Корфа, и, глядя на два распростертых тела, Мария наконец-то поняла, что забыла предупредить Сильвестра о своем появлении в окне, а значит, он тоже принял ее за привидение!

21. Хвост сатира

Ведущая роль в следующей сцене задуманного Марией спектакля принадлежала Ивану Матвеевичу Симолину. Право слово, она не ожидала встретить такой склонности к авантюрам у этого невысокого, полноватого, облеченного немалой властью человека. Но он высоко ценил Корфа; ему нравилась Мария; он негодовал на судьбу, воздвигшую между этой парой неодолимые преграды, а пуще – на людей, сии преграды усугубляющих; наконец, он вполне оценил степень опасности, грозящей барону в его доме, – и устроил такую сцену генерал-лейтенанту полиции Марвиллю, уверяя, что на русского министра Корфа было совершено покушение наемными убийцами (всякие улики, могущие указать на дуэль, были своевременно уничтожены), что ни у Марвилля, ни у кого другого не могло возникнуть ни малейших сомнений в искренности этой le sublime du galimatias ^[90]. И решено было, что раненому дипломату лучше находиться под надежным присмотром в посольстве своего государства, чем дома, где его может подстерегать опасность.

Однако Марии казалось, что Симолину сладить с Марвиллем и общественным мнением было гораздо проще, чем ей со своими домашними: графиня Евлалия Никандровна ни с того ни с сего устроила жуткую свару, позоря племянницу за то, что та не желает печься о муже. Пусть Корф и пренебрегал ею все пять лет их брака, однако же он дал Марии свое честное имя, она жила безбедно и свободно (кому интересно, что она предпочла бы сладостные узы любви этой свободе!); и просто неприлично с ее стороны допустить, чтобы ее мужа, с пустячной раною, держали при посольстве, словно бездомного! Безобразие! И так далее, и тому подобное, и снова, и сызнова!.. Тетка просто-таки буйствовала, а Мария втихомолку поражалась: да неужто же для этой старой, опытной, мудрой дамы столь важно соблюдение каких-то несусветных приличий?!

Не менее непредсказуемо повела себя и Николь. То есть она вообще никак себя не вела! Она засела в своей комнате и вовсе не выходила оттуда, едва отведывая приносимые ей блюда. Сначала Мария решила, что Николь предается скорби в своем уединении, однако как-то раз, гуляя в саду, подняла невзначай голову и увидала Николь, из-за шторы своего окна украдкой подсматривающую за баронессой. Она тотчас отпрянула, однако Мария успела заметить выражение ее лица – и мигом поняла загадку затворничества Николь: страх.

---

90 Вершины галиматьи (фр.).