Главный приз

— Ух ты! — Виктор взял фотографию мамы Нины и опять удивленно засмеялся. — Они с бабушкой даже похожи! Только моя бабуля стриженая и с кудряшками… Слушай, а что это у твоей мамы Нины в руках?

В руках у мамы Нины на снимке было, конечно же, мокрое полотенце, свернутое в жгут. Каковым полотенцем она по обыкновению и замахивалась на снимающего, свирепо тараща глаза и сложив губы для своего обычного «У-уйди, кому говорю!».

— А ведь это полотенце! — радостно догадался Виктор. — Моя тоже все время полотенцем машет… Такая грозная — прямо не подходи! Ни разу никого не ударила… А что это она говорит? Моя всегда говорит: «Па-ашел отседо-ва!» Смешная…

Юлия радовалась, показывая ему фотографии и слушая его расспросы и рассказы, как радовалась бы, разговаривая с кем-нибудь своим — с папой, или Июлями, или самой мамой Ниной. Этот Виктор из другого мира был вполне нормальным и даже хорошим человеком, и у него была бабушка, похожая на ее маму Нину, а это уже кое о чем говорит. И эту свою бабушку он явно любил. И смотреть фотографии ему было интересно. И расспрашивать о тех, кто на этих фотографиях. И слушать ее рассказы о них. А она радовалась, вспоминая, рассказывая и представляя, как они все будут ее встречать, когда она вернется с целым баулом подарков, да еще с кассетой фильма о Канарах, да еще с полным кошельком…

Размечталась. Разболталась. Потеряла бдительность. И потому не сразу заметила, как что-то изменилось в разговоре и в том, как Виктор смотрел, и как спрашивал, да и сами вопросы были уже какие-то другие. Опять он будто что-то тайное выяснить хотел. Что-то такое, что она будто скрывает. Что он все-таки хочет выяснить? Спросил бы прямо. Не понимает она наводящих вопросов.

— Мне кажется, ты тут на себя почти не похожа. — Виктор очень внимательно всматривался в свадебную фотографию — единственную, которую удалось отпечатать с пленки, отснятой Павлом Игнашиным, почти вся пленка оказалась почему-то засвеченной. — Такое впечатление, что совсем другая девчонка загримирована под тебя. И маленькая какая-то…

Это что, опять наводящий вопрос?

— Это я, — сухо сказала Юлия и потянула фотографию из его рук. — Я, но десять лет назад. За такое время кто угодно может измениться. Здесь даже мама Нина — и то совсем другая. Десять лет, что ж ты хочешь.

— Ну да, ну да, — рассеянно согласился Виктор, не выпуская фотографию из рук и все так же напряженно высматривая в ней что-то. — Может быть, может быть… Муж тебя как куклу на руках держит. Он что, действительно такой большой был?

— Да, такой, — не сразу ответила Юлия и прислушалась, не заворочается ли в сердце глухая привычная тоска. — Ты же Сашку видел. В Москве меня провожал. Они близнецы.

— Ага, помню. — Виктор оторвался наконец от фотографии и теперь смотрел на нее опять как-то подозрительно. — Мне показалось, он старый.

— Сейчас ему сорок, — сказала Юлия. — Десять лет назад было тридцать. Ты это хотел узнать? По-моему, тридцать лет — это еще не совсем старость.

Виктор отвел взгляд, засмеялся, потер ладонью макушку и быстро сказал:

— И мне почти тридцать. Я вроде не совсем старый, а? Стой, не убирай фотографии. Ты мне о детях еще не рассказывала. Вот этот цыпленок — кто? Мальчик или девочка?

Цыпленком была Маша-младшая на руках у бабы Насти. Если бы он спросил о ком-нибудь другом… Или если бы он не назвал Машу цыпленком… Так Машу-младшую мама Нина сразу стала звать. Юлия тут же забыла свою настороженность и даже развеселилась опять, вспомнив, как Маша-младшая изумленно пела свое коронное «А-а-ах!», впервые увидев собственную фотографию. И она стала рассказывать обо всем об этом чужому человеку из чужой жизни, а потом — о Маше-старшей и о Павле Игнашине, за которого Маша-старшая в ноябре выйдет замуж, потому что в ноябре ей исполнится восемнадцать, а Павлу уже тридцать два, и это никакая не старость, к тому же еще пару лет назад всем было ясно, что они обязательно поженятся, как только Маша подрастет. Лучшего жениха в Хоруси нет, и Маша — невеста хоть куда: и умница, и красавица, и совершенно здоровая… Виктор слушал и рассматривал фотографии, особенно внимательно — ту, где две младшие группы чинно сидели на лавочках в саду под присмотром трех нянь и одной воспитательницы.

— Их что, родители никогда не забирают?

Родители? Господи помилуй, какие там родители… Иногда, правда, кое к кому из детей приезжали матери или бабушки, но редко и на пару часов. А у большинства детей если родители и были, то Юлия горячо надеялась никогда в жизни их не увидеть и уж тем более — не отдавать им в руки ребенка, пусть даже на время. Она прекрасно помнила, какими забитыми зверенышами попадали к ним в Хорусь почти все дети, какие диагнозы висели над их стрижеными головами, и была совершенно уверена, что девяносто процентов всех болезней ребенка — это его родители…