Яд вожделения

Так вот как решили отвлечь его от живой добычи!

Мишка встрепенулся, оставил Алену и на четвереньках кинулся к ближайшему куску. Схватил его обеими руками и жадно вгрызся в парную, кровоточащую красноту.

От запаха свежанины у Алены комок подкатил к горлу, все поплыло перед глазами. Как в тумане видела она, что какой-то человек протянул Аржанову карабинец, другой – ружье, однако он отмахнулся от обоих и, что-то сказав одному караульному, осторожно двинулся в обход клетки – туда, где находилась запертая дверь. Стало ясно: Егор надеется, что ему удастся незаметно отворить клетку и тогда Алена сможет неприметно выскользнуть. И вроде бы минута выдалась благоприятная: Мишка казался всецело увлеченным едой, – однако даже ради спасения жизни Алена не смогла бы сейчас шевельнуться. Страшная слабость овладела ею, сильнейшие приступы тошноты совершенно измучили. Ни рукой, ни ногой не могла она двинуть: сползла по стене клетки и простерлась на полу.

– Замучил он ее, сомлела! – донесся испуганный голос караульщика, который как раз снял замок. – Запереть, что ль, сызнова? Hеровен час, зверь-то…

Аржанов бросил на него яростный взгляд и с силой рванул засов. Дверка начала отворяться – и Алена поняла, что сейчас произойдет. Аржанов не мог видеть с того места, где стоял, но Алена-то видела: Мишка только притворяется, будто самозабвенно вгрызается в мясо. Его светлые глаза настороженно косились в сторону дверцы, уши насторожились, мышцы напряглись. Сейчас это был истинно зверь, подстерегающий охотника… горе неосторожному!

То, чего не могла Алена сделать для себя, она сделала для своего любимого: за мгновение до того, как пригнувшийся Аржанов ворвался бы в клетку, она испустила дикий визг.

Аржанов от неожиданности замер на месте. Мишка одним прыжком оказался у приоткрытой дверцы – и караульщик едва успел захлопнуть ее, прежде чем полузверь-получеловек вырвался на волю… а там еще неведомо что стало бы!

Аржанов стоял, будто громом пораженный, а потом схватился за голову с таким отчаянием, что Алена тихо заплакала.

Мишка насторожился, вернулся к ней и – о господи! – принялся совать ей в лицо кусок мяса. Пустой Аленин желудок не выдержал – извергся горькими сгустками желчи. Но стало легче – настолько, что она смогла добраться до бочки, смыть кровь с лица и попить. Мишка смотрел-смотрел на нее, потом потащился следом – и вдруг принялся неуклюже плескать себе в лицо воду, явно подражая Алене.

В толпе загомонили, засмеялись. Алена тоже бледно улыбнулась, поглядев на Егора.

– Ничего, – пролепетала она. – Я знаю, что делать. Его надо усыпить!

Мишка подошел и стал рядом, низко свесив руки и заглядывая Алене в лицо. Она и ему улыбнулась.

– Ты не бойся, – сказала, мимолетно удивившись, какой радостью вдруг зажглись безжизненные глаза при одном только звуке ее голоса. – Я тебе зла не сделаю, только ты меня не трогай.

– Чем усыпить? – быстро перебил Егор.

– Пошлите кого-нибудь ко мне домой, пусть приведут Леньку. Только сам не ходи, не то он тебя испугается, – быстро проговорила Алена, и была потрясена мрачной улыбкой Аржанова:

– Hеужто думаешь, я теперь отсюда хоть на шаг отшагну?

Он махнул кому-то в толпе. Подбежал рыжий драгун. Лицо его почему-то показалось Алене смутно знакомым, да и он поглядывал на пленницу с особенным выражением сочувствия и жалости. Егор что-то быстро сказал, драгун кивнул – и его точно ветром сдуло, а Аржанов снова прижался к прутьям.

Мишка глянул злобно, пошел было к нему, но Алена успела перехватить его за руку. Мишка послушался неохотно: стоял, переминаясь, исподлобья поглядывая на Аржанова.

У Алены все плыло, колыхалось перед глазами. Лица людей приближались и удалялись, их казалось неисчислимо много, а потом они сливались в одно чудовищно огромное лицо, которое непрестанно меняло свои выражения, превращаясь то в перепуганного караульного, то в какого-то мальчишку, то в непрестанно крестившуюся монахиню, то в старуху с исплаканным лицом, которая прорвалась сквозь толпу и кинулась к клетке, заламывая руки и крича:

– Аринушка! Свет мой, светик, Аринушка!

Пелена сошла с глаз, и Алена увидела Маланью, бьющуюся в руках Аржанова. Она рыдала так, что разрывалось сердце, и кричала:

– Егорушка, пошли за барином! Покличь батюшку, ведь она, она это, дочь его! Покличь, Христа ради, батюшку!

Прижимая к себе старую няньку, явно лишившуюся рассудка, Аржанов оглянулся на Алену, и она увидела в его глазах несказанное изумление. Он что-то расслышал в этих бессвязных криках – что-то, оставшееся не услышанным Аленою, – и сделал знак в толпу. Появились два мужика, бережно приняли Маланью и отвели ее от клетки. Крики и слезы враз обессилели ее, она не противилась: шла, едва передвигая ноги и громко, отчаянно всхлипывая.