Яд вожделения

– Сударь, не знаю, что делаете вы здесь и какой счастливый случай помог нам встретиться вновь, однако умоляю… умоляю всем, что на земле для вас свято: помогите мне исчезнуть отсюда.

– Да вы встаньте, встаньте, о господи! – всполошенно забормотал Меншиков, поспешно поднимая Алену. – Вот уж несуразица, право! Это мне следовало бы вас на коленях молить…

– Hи о чем вам меня молить не придется, – твердо сказала Алена. – Если увезете меня сейчас, поможете мне скрыться, я у вас буду в вечном долгу и всякое ваше желание выполню!

– Всякое? – хлопнул длинными, нарядными ресницами Меншиков, снова с неподдельным удовольствием озирая Алену.

Она очень кстати вспомнила про Катюшкин плащ и кое-как запахнулась.

В горле стало сухо, тошно. И все же она нашла в себе силы кивнуть.

– Стало быть, осталось только сие желание выдумать? – уточнил Александр Данилыч, заглядывая в ее глаза.

– Все, что пожелаете, – последовал отчаянный ответ, – но идемте же, идемте!

– Ну-ну, не надо бояться, – проворковал Меншиков, улыбаясь так загадочно, что Алену вдруг озноб пробрал. Она боялась прямо глядеть на своего собеседника. Чудилось, от него исходит сияние: серебрился парик, сиял ярко-голубой, шитый ослепительно белым и серебристыми шелками кафтан, мерцали ослепительные кружева вокруг мощной шеи. Пальцы лучились огнями самоцветных перстней, но еще ярче сверкали эти синие, бесовские глаза, пугая Алену.

А впрочем, чего ей бояться – разве может она пережить больше страхов, испытать больше горя? Странным казалось, что этот роскошный царедворец вообще снизошел до разговора с ней.

– Со мною вы в полной безопасности, поверьте, – продолжал Александр Данилович, – я ведь, по-счастию, в фаворе у государя и считаюсь человеком весьма влиятельным. Настолько, что мой старинный друг и боевой товарищ Дмитрий Никитич Богданов просил у меня заступы перед его величеством для одного опасного преступника… точнее будет сказать, преступницы.

Алена только взглянула на него – и торопливо отвела взор. Лицо ее вдруг похолодело, словно на морозе, и холод пополз, пополз по телу, подбираясь к сердцу.

– История, доложу я вам, забавная! – усмехнулся Александр Данилыч. – Мой друг Богданов и не знает, что однажды я уже просил государя о помиловании для сей особы, но получил отказ.

Впрочем, с той поры произошли некоторые события, и теперь получены неоспоримые свидетельства ее невиновности…

Он взял Алену под локоток.

– Но давайте немножко пройдемся, а то мы с вами уже напрочь сию клумбу вытоптали. Дмитрий Никитич своими цветниками гордится – спасу нет, и ежели застигнет нас на месте преступления – ужо достанется нам на орехи!

Он помог Алене выбраться из переломанных стеблей, оборванных листьев и осыпавшихся лепестков. Она слепо покорилась; пошла, еле передвигая ноги…

– Ох, я очень люблю Богданова! – легким голосом продолжал Меншиков, как бы не замечая, что Алена почти висит на его руке. – Дом его прежде был, конечно, мрачен… Однако нынче, побывав у него в гостях, я получил немаленькое удовольствие. Одна дама, а имя ее, позвольте доложить, Катерина Ивановна, рассказала дивную, дивную историю о своей подруге! Ею увлекся некий иноземный господин, рассчитывая на пылкую взаимность. Однако он потерпел грандиозный афронт!

Дама дала ему такой от ворот поворот, столько дней, даже месяцев, отказывала ему в своих милостях, что он вообще забыл, где находится ее спальня! И, промаявшись несколько месяцев, с горя воротился к прежней своей любовнице. Однако и она от него сбежала, так что теперь сей злополучный господин в одиночестве возвращается в свое иноземное отечество… ко всеобщему, надо думать, удовольствию!

Меншиков говорил как по писаному, словно и впрямь читал в некоей затейливой книге… не иначе, в самой Книге судеб. Играла его улыбка, играли искры в глазах, играли разноцветными огнями перстни. Он едва сдерживал смех, он от души забавлялся, глядя в Аленино белое, ледяное лицо…

Почему? Неужто вся жизнь, вся боль ее – для него лишь забава? А, пусть его, пусть потешается. У Алены больше нет сил притворяться, нет сил владеть собою.

– Что… что вы сказали? – пробормотала она: губы почему-то опять отказались повиноваться. – А кто еще слышал эту историю?

– Да все, я полагаю, – пожал плечами Меншиков. – Сам граф слышал – и ужасно хохотал. Он вообще, надо сказать, свободных нравов. Жизнь научила его никого и никогда не судить – и, поверьте, нет в мире человека, который охотнее не отпускал бы молодежи ее ошибки и даже грехи. Кроме того, присутствовал при сем и один молодой человек, приемный сын Богданова. Да вы с ним знакомы, сударыня! Ведь вы танцевали с ним у меня на балу: помните этот бесконечный англез, от которого у всех ноги в конце концов заплетались? Должен вам сказать, что сей достойный господин в самое ближайшее время намерен жениться на богатой и знатной наследнице, а потому…