Яд вожделения

С ужасом открыла глаза – и тихо вскрикнула, увидев близко над собою женское лицо. Так хозяйка никуда не ушла, а подкралась и тихонечко ее разглядывает!

Милое, доброе, тронутое глубокими морщинами, румяное лицо дородной старушки с живыми карими глазами, которые тоже вспыхнули испугом – и радостью одновременно:

– Ой, гляди! Очнулась! Аринушка…

«Аринушка» поглядела на нее задумчиво:

– А ты кто?

– Не узнаешь? Да я же Маланья, кормилица твоя и нянюшка! – И тут же слезы хлынули из-под морщинистых век: – Ах, дура я, дура! Моей-то Аринушке уже годков сорок небось сравнялось бы, а ты еще вовсе девонька. Зову тебя Аринушкой потому, что с нею схожа. Вот только волосы… у моей Аринушки они были как лен, а у тебя потемнее. И глаза у нее голубые… да, голубые! Ну, коли ты не Аринушка, скажи, как твое имя?

– Алена, – молвила она, изумляясь, что помнит это имя. – Алена! – И схватилась руками за постель, резко села, озирая испуганными глазами чистую, по-старинному убранную светелку с большой изразцовой печью, с лавками по стенам и множеством икон. Голова закружилась так, что она принуждена была снова откинуться на подушки.

– Лежи, лежи, Аленушка, – встревожилась Маланья. – Ничего, ничего: Аленушка – тоже хорошее имя. А что еще про себя скажешь? Отец у тебя, мать есть? А то, может быть, муж законный? – В голосе зазвучала опаска.

Алена лежала молча. Что говорить? Где она? Как сюда попала? Кто такой этот Егорушка, чей голос заставлял ее вздрагивать? Да кто б ни был – это не может оказаться он, ее Егорушка, а стало быть, и дрожать нечего. Совпадение, тезки они, вот и все. А что голоса вроде бы схожи, так это ничего не значит: вот ведь схожа она сама с какой-то неведомой Аринушкой. Правда, мать ее, покойницу, тоже звали Ариною, да что с того? Была она баба деревенская, арзамасская, и уж наверняка знать никакой Маланьи не знала. Тоже совпадение, не более!

– Девонька, ты что ж замолкла? Уснула?

Алена не шелохнулась. Пусть думает, будто уснула. Сейчас у нее нет сил отвечать на досужие вопросы, вдобавок на многие из них просто нет ответов. Кто она? Вдова? И при том сожительница немца? И вдобавок, недоказненная преступница? Поди-ка объясни все это Маланье! Небось кликнет полицию, как бы ни была добра! Нет, надо как-то исхитриться убраться отсюда, пока не вернулся этот… Егорушка. Зачем она ему сдалась? Как у него оказалась?

Алена попыталась вспомнить – и едва не закричала от страха, когда в памяти вдруг возник Ленька, окаменело лежащий в пыли, а потом – кривой злой рот, и ручищи, нечисто ее лапающие, и гнусный голос: «Ой, каково богачество, глубины каковы… А ну пей, не дергайся, ведь сверну шейку-то, вот те крест!» – а потом мерзкий железистый вкус во рту, и сумрак, заволакивающий рассудок, и подгибающиеся ноги, и одно непрестанное желание: уснуть, хоть бы и навеки!

А потом? Что было потом?

Этого она не могла вспомнить, как ни трудила голову. Какая-то тьма клубилась, наваливалась, – так клубится, наваливается на неосторожного прохожего встречник!

Алена слышала – рассказывали, если по дороге несется неистовый вихрь, надо быть осторожным: это злой дух – встречник, который спешит за душой умирающего преступника или убийцы, чтобы увлечь его в ад. Неосторожного путника встречник может утащить с собою, и тогда никто и нигде более не увидит его. Спастись от встречника можно только одним способом: бросив в вихрь острый нож. Тогда смерч рассеется, а нож, упавший на дорогу, окрасится кровью…

Да, Алену закружил, утащил встречник. Но кто спас ее? Кто отважился бросить острый нож в смертоносный вихрь? И где, за сколько верст – а может быть, десятков, сотен верст – оказалась она?

Бесплодные воспоминания причиняли такую боль и тоску, что Алена сдалась беспамятству – и не заметила, как снова погрузилась в серый туман сна.

* * *

– Алена! Алена, да ты с ума сошла! Мы с Ленькой уж вовсе рехнулись, а ты здесь спишь, валяешься? А ну-ка вставай! Вставай, просыпайся давай!

Алена всполошенно открыла глаза и мгновение одурело, недоверчиво всматривалась в Катюшкино лицо, неведомо как возникшее здесь.

Нет, правда – Катюшка! Да что это с ней? Роба перекошена: одно плечо вовсе вылезло из декольте; фонтаж-коммод наехал на лоб, tour la gorge, шелковая лента на шее, надета задом наперед, так что бант и цветок оказались не спереди, а сзади; пухлые напомаженные губы дрожат, а от голубых глаз тянутся по бело-розовым щекам две сероватые дорожки.