Обручение на чертовом мосту

«Господи, помоги мне к ним вернуться! – с тоской взмолилась Ирена. – И клянусь, я никогда, никогда в жизни не сделаю и шагу из дому! Да я лучше никогда замуж не выйду, чем покину хоть на денек свой дорогой, любимый дом, маму, папу и Стаську!»

– Спойте, чаровница! Спойте, несравненная! – раздался в это мгновение крик из окна, к которому Ирена уже подкралась было, и она насторожила уши. Наверное, судя по всем предыдущим эпитетам, у чуда красоты и голос должен быть прекрасный. А Ирена очень любила хорошее пение…

– Ах, коли вы так просите, отказать не имею силы! – донесся в это время женский голос – в самом деле, довольно звучный и приятный, однако же несколько пронзительный. – Хоть музыке и не обучалась и по нотам не понимаю, а все же с рук и голоса батюшка покойный нескольким песням меня научил. И многие очень даже одобряли!

В голосе Людмилы Григорьевны появились воинственные нотки, как если бы кто-нибудь оспаривал ее певческий талант. Напротив: мужчины знай орали наперебой:

– Просим! Просим!

– Извольте, – смилостивилась наконец певица. – Гитару мне!

И тотчас послышались аккорды настраиваемой гитары, а потом и пение, при первых звуках которого на Ирену напал истинный столбняк. Хоть ее и обучали игре на фортепьяно, а гитару с мандолиною она освоила сама, тоже, так сказать, «с рук и голоса», но вокальным мастерством похвалиться не могла, а потому предпочитала играть, а не петь. С другой стороны, среди их дворовых и крестьян были такие девки-певуньи, которые ни о каких сольфеджио и слыхом не слыхали, но при этом голосами своими привели бы в восторг любых итальянских маэстро. Однако никакое музыкальное образование не спасло бы пения Людмилы Григорьевны. У нее воистину не было ни слуха, ни голоса – одна только безмерная смелость, вернее, самоуверенность, которую Ирене только воспитание и нежелание хаять человека незнакомого не давали сейчас назвать обыкновенной наглостью. Она одно могла сказать: обладай она таким певческим даром, предпочла бы вовеки рот не размыкать, чем оскорблять Божий мир нестройными, пронзительными, жеманными и смешными звуками.

«Может быть, она кого-нибудь передразнивает? Пересмеивает? – думала с робкой надеждой Ирена, слушая неуклюжее исполнение «Черной шали» и «По улице мостовой». – Может быть, вся ее публика сейчас весело расхохочется – и сама певица с нею вместе?»

Однако из-за окна доносились только восторженные крики и аплодисменты – столь бурные, словно здесь пела знаменитая Каталани. Ирена слушала все это, испытывая странный стыд и смущение.

Как не совестно этим людям так откровенно льстить? А может быть, им всем медведь на ухо наступил, поэтому они и восхищаются невесть чем?

Вдруг неподалеку раздалось сдерживаемое хихиканье, и Ирена так и вжалась в стену дома, прикрыв лицо полой плаща, чтобы в темноте не светилось белое пятно.

– Слышал, опять Макридина глотку дерет? – говорил один голос.

– Мудрено не слышать! – отвечал другой. – Да окажись я сейчас за версту, небось и то услышал бы! Мочи моей нет терпеть это, сбежал якобы мяса нарезать для господ.

Ирена поняла, что это были слуги постоялого двора, собравшиеся посудачить над заезжими гостями.

– Ох уж эти господа! – посмеивался первый. – Стоило ей только завопить, как они есть перестали, к рожам своим улыбки восторженные приколотили, словно бы гвоздями. Будто бы разума лишились от восхищения. Ох, притворы, льстецы!

– Небось станешь тут льстецом, – вздохнул второй. – Все они на счет Макридиной живут и здравствуют. Она богачка, после мужа покойного все имения и деньги ей достались, а эти господа кто? Рвань мелкопоместная, нищета. Нас с тобой, скажем, ничуть не лучше, вся разница только в том, что у нас в кармане вошь на аркане, а у них – блоха на цепи.

– Ну как же, все ж дворянами они зовутся да крепостными владеют… – возразил первый с оттенком некоего почтения в голосе.

– Крепостными! – фыркнул его собеседник. – Слышал я надысь, как Петр Лукич с Пал Палычем судачили про своих крепостных. Пал Палыч рассказывает, как выпорол поголовно всех крестьян в одной своей деревеньке, а Петр Лукич восхищается: какой вы счастливый, Пал Палыч, выпорете этих идолов – хоть душу отведете, а у меня один уже в бегах, осталось всего четверо, и пороть-то боюсь, чтобы все не разбежались… Иной сто?ящий помещик принимает у себя мелкопоместных, только когда его тоска совсем одолевает. Пригласит такого к себе, тот сядет на кончик стула, а лишь только войдет человек значительней, хозяин первому и говорит, не чинясь: «Что ж это ты, братец, точно гость расселся?» И тому слушать про себя такое не зазорно, потому что сам знает, что цена его – пятачок пучок в базарный день.