ПрозаК

Мы все поддержали инициативу Малоросцева. Единогласным решением следовательского актива Федор Генрихович был включен в группу, ведущую расследование дела о татуированной женщине. Мы ознакомили товарища Штобергауза со всеми материалами дела, и уже через неделю он попросил нас всех собраться, чтобы всем вместе обсудить результаты его работы.

5 декабря к концу рабочего дня вся наша группа в полном составе собралась в желтом конфуцианском уголке. Слово взял Федор Генрихович:

— Да, товарищи, это письмо мужчине, которое написала женщина на коже другой женщины, — начал Федор Генрихович, — но ваша ошибка заключается в том, что вы считаете, будто письмо только отправлено, а письмо не только отправлено, но уже получено, прочитано и уничтожено. Элементарная логика подсказывает, что, если есть две женщины, то, значит, есть и два письма, вернее, два сообщения, которые, возможно — но совсем не обязательно — предназначались одному и тому же мужчине. С одним сообщением — любовным посланием — мы все знакомы. Второе же сообщение является скорее перцептивной стратегией и не репрезентировано как последовательность знаков. Наличие такой перцептивной стратегии порождает вполне реальную возможность объяснить ряд различных, хотя, вероятно, связанных между собой обстоятельств, которые зависят от лингвистических структур, но не могут быть обоснованно отнесены к лингвистической компетенции. Пожалуй, можно было бы отнести эти обстоятельства к эротической компетенции. Я исхожу из того, что по сути никакого преступления просто не было. Вообразите себе, что вы используете чье-то тело для трепетного, нежного и в высшей степени искреннего любовного послания. Всякое ли тело пригодно для того, чтобы писать на нем о самом сокровенном?

Сделав небольшую паузу для того, чтобы все мы смогли оценить значимость сказанного, Федор Генрихович продолжал:

— Представьте себе уже немолодую женщину, которой уже не касается любовь, т. е. внимание мужчин от нее ускользает, да и не всякое внимание, как вы понимаете, товарищи, можно назвать любовью. И вот ей каким-то образом предоставляется возможность принять кожей своего тела чужую любовь. То есть вы должны понимать, товарищи, что любовь является чужой лишь до тех пор, пока она, так скажем, не включена в контекст другого тела. Как только она становится частью этого другого тела, она на какое-то время становится своей любовью. И вот женщина с радостью и болью (нанесение такой татуировки должно быть очень болезненной операцией, но, с другой стороны, боль является необходимым компонентом любовных отношений, что и придает всей ситуации необходимую степень достоверности) принимает чужую любовь в контекст своего тела. Я бы назвал всё это величайшим актом структурного милосердия, товарищи: одна женщина доверяет телу другой женщины свою любовь. Итак, письмо написано и, скажем так, отправлено.

— Скажите, — не выдержал наш кинолог Миша Ростоцкий, — но зачем же было рубить голову?

— Тело, которому была передана чужая любовь, долго не живет, — грустно отвечал Федор Генрихович. — Вскоре начинается естественный процесс отторжения. Тело, которому была передана чужая любовь, начинает отторгать самое себя. Освободить человека от такого тела — акт элементарного сострадания. Эта женщина с полным на то основанием могла бы сказать себе, что умирает с любовью и от любви. Разве это не прекрасно? Она знала, на что идет. Она этого хотела. Она была последовательна и бесстрашна, чего не скажешь, увы, о всех нас. Кроме того, миссия была выполнена и письмо должно было быть уничтожена так, чтобы никто и никогда не смог узнать, кто отправитель и кому оно предназначалось. Нет головы — нет человека. Как видите, все было продумано очень тщательно.

— И все-таки я не понимаю всей сути стратегии такой трансляции текста, — не унимался Миша Ростоцкий. — Зачем все это нужно было проделывать с собой?

— А что вы делаете, когда получаете письмо? — задал встречный вопрос Федор Генрихович и, не дожидаясь ответа, продолжал. — Правильно! Чтобы прочитать письмо, нужно первым делом вскрыть конверт. Другими словами, товарищи, мужчина, которому предназначалось сообщение, должен был раздеть женщину, пришедшую к нему как письмо. То, что произошло между ними потом, и составляет содержание второго сообщения, о котором я уже упоминал раньше. Если чужая любовь на какое-то время становится для некоего тела своей, то это предполагает и наличие адекватной стратегии поведения. Эта стратегия поведения и является вторым сообщением, вторым письмом, если хотите. Так, например, вы заметили, что после последнего предложения не стоит точка, хотя вокруг предостаточно родинок, которые можно было бы использовать в качестве естественного, так сказать, знака препинания. О чем это говорит? Это говорит о том, что сразу же после первого сообщения, сразу же после любовного письма безо всякой паузы должно было следовать второе сообщение, содержание которого по существу находится за пределами известной нам знаковой действительности.